— У нее теперь другая прическа. Волосы черные и курчавые, как у негров. И огромные темные очки.
— Как же ты ее узнала? — попытался я подловить мою дочурку.
— Она грызла ногти.
— Господи, мало ли людей грызет ногти!
— Как я могла не узнать маму? — обиделась вдруг Танюша. — Ты бы меня разве не узнал, если бы я выкрасила волосы и по-другому постриглась?
Я бы и Лену узнал в любом камуфляже, как бы она ни вырядилась. На пляже я ее узнавал за полкилометра, наверное, хотя даже моя нынешняя дальнозоркость не могла на таком расстоянии схватить ее конкретные черты. Выходит — помимо них? Может, по запаху, как самцы некоторых тварей, не помню каких.
Даже если Танюша видела Лену, что невероятно, как встреча с потусторонним миром, мертвецам путь назад заказан, то все равно прямой отцовской обязанностью было убедить Танюшу в обратном.
— Когда я был в твоем возрасте, то всем рассказывал, как самолет пролетел рядом со мной, да так низко, что я мог коснуться его рукой, и все считали меня неисправимым лгунишкой, а я обижался, уверенный, что говорю правду.
— Но ты говорил неправду, — сказала Танюша. — А я говорю правду. Есть разница?
— Не принципиальная. Помнишь, я тебе рассказывал про Сократа?
— Это тот старый дурень, который по указу народа принял яд, хотя мог бежать?
— Ты несколько упрощаешь, но не будем отвлекаться. Так вот, у него был ученик Платон, благодаря которому мы, собственно, и знаем про Сократа. Платон ввел в философский обиход понятие «ложное воображение» — это когда не сам человек лжет, а ему, этому человеку, лжет его воображение. Так и говорят: воображение разгулялось. Человек живет одновременно в двух мирах: реальном и воображаемом. Воображаемый мир — это твои сны и фантазии, то есть сны наяву. Боги создали сны, чтобы слепцы могли увидеть свой путь, — это древнеегипетская поговорка, которую удалось расшифровать ученым. Не спорю, ты видела маму, но это было видение: ты так хотела ее увидеть, что твое желание в конце концов реализовалось. Согласись, ты хочешь ее увидеть?
— Хочу, — призналась моя бедная сиротка.
— Вот видишь, — обрадовался я, хотя впору было плакать. — И зачем было, скажи, маме от тебя прятаться? — И тут же понял, что сболтнул лишнее.
— Она пряталась не от меня. — А от кого?
— От тех, кто поджидал ее в машине.
Танюшины фантазии приобретали все более зловещие черты, а чем зловещее, тем реальнее. Надо бы расспросить ее, не напугав.
— Что еще за машина? Как давно ты ее заметила? И откуда ты знаешь, что они следили именно за мамой?
— Они уже несколько дней там караулят. Машины разные — сначала черный «мерседес», потом «олдсмобил» и «ниссан», а сегодня опять «мерседес»», но с другим номером.
— Ты запомнила какой-нибудь номер?
— Нет. Только первые буквы у «мерседеса» — те же, что у нас: VSV. Потому и запомнила. Это в первый раз. А сегодня буквы совсем другие: GPR.
— Номера нью-йоркские?
— Да, со статуей.
— Почему не рассказала раньше?
— Ты не спрашивал.
— Как я могу спрашивать то, о чем не знаю?
— А откуда мне знать, что тебе интересно, а что нет? Как всегда, она права, моя Танюша.
— А почему ты говоришь «они»? Сколько их?
— Двое.
— Какие из себя?
— Мужчины. Без бороды.
— Исчерпывающая характеристика!
— Плохо видно, а из машины они не выходят!
— А вдруг это кто из родителей ваших ребят?.
— Нет. Они так и уезжают, никого не. взяв.
— Откуда ты знаешь?
— Сара сказала. Она последняя уходит из школы, ее мама всегда запаздывает. Сара заметила, что они уезжают, как только я ухожу. И потом, у них лица похожие.
— Похожие? — переспросил я. — Они что, братья?
— Нет, не друг на друга, а на тех в Фанди, которых мы встретили, когда маму потеряли.
— Ты уверена?
— Да. Очень похожи.
— Вот почему ты решила, что они следят за мамой, а не за тобой?
— Нет. Сначала думала — за мной. Но сегодня, когда увидела маму, совсем о них забыла. А они перехватили мой взгляд, и когда мама убежала, они сорвались с места и помчались в ту сторону, куда я смотрела. Наверное, они и не видели маму, но когда заметили, куда я гляжу, бросились в погоню. Нечаянно я выдала маму, — прошептала Танюша и расплакалась.
Я прижал ее к себе.
— Теперь ты веришь, что это не ложное воображение? — сказала она сквозь слезы.
— Не знаю, — честно ответил я. — Но учти: если к тебе подвалит какой-нибудь дядя, что бы тебе ни предлагал, что бы ни говорил, держись подальше, ни на какие предложения не соглашайся. Особенно если дядя с русским акцентом. Опасаться нечего — я тебя встречаю и провожаю, а если не я — то Джессика (так зовут беби-ситтершу). Говорю так, на всякий случай.
— А что, если они ее поймали? — спросила Танюша, шмыгая носом.
— Не думаю, — сказал я решительно. А что мне оставалось? (Опять!)
Жать дальше на Танюшу не имело смысла — ни в смысле получения от нее добавочной информации, ни по линии предупреждений. Схватывала она с полуслова, а излишнее давление могло вызвать обратный эффект. Куда более сложным был вопрос, делиться ли мне полученными сведениями — и с кем? У меня были все основания не связываться с нью-йоркской полицией — скорее бы предпочел Бориса Павловича с его частным сыскным агентством на базе бывшей гэбухи. Но между ним и мной Нептун катил атлантические воды, и по сравнению с оным пространством Нью-Брансуик, из которого я только вернулся, был рукой подать. Уложив Танюшу и прикрыв из предосторожности дверь, набрал Жаклин, пусть и был риск — даже двойной: во-первых, могла не поверить, как я Танюше, а поверив — это во-вторых, — могла обернуть полученную информацию против меня. Так и не понял, какие выводы сделала моя собеседница на другом конце провода, но выспрашивала она меня более пытательно, чем я — Танюшу.
— Я не могу вам сказать больше, чем знаю сам! — не выдержал я, уже жалея, что позвонил.
Жаклин поразило то же, что меня, — обнаруженное Танюшей сходство между двумя русскими в Фанди и сидящими в машине филерами. И тут я вспомнил, что и на стоянке в Фанди, когда мы вернулись без Лены, стоял черный «мерс», который, как мне показалось тогда, я видел не впервые.
Сказал об этом Жаклин, пояснив, что «мерседес» — любимая иномарка новых русских.
Ее предложение приехать и лично допросить Танюшу было отвергнуто любящим отцом бесповоротно,
Даже обрадовался, когда оператор нас перебил. Оказалось, меня добивался «Уэстерн юнион». Через минуту вернулся к Жаклин и продиктовал ей полученную из Парижа телеграмму без подписи: «Береги Танюшу». Она сказала, что немедленно свяжется с ФБР и нью-йоркской полицией, а через Интерпол — с парижской. Вынужден был согласиться, хоть и представил гипотетические возражения Лены. Мои собственные контрвозражения Лене, которые мне теперь некому было высказать, сводились к тому, что, когда задействовано столько сил, можно быть спокойным за Танюшу — одному мне за ней не уследить. На ставку было поставлено все, что у меня оставалось, — ведь я и женой пожертвовал, чтобы сохранить дочь.
