– Что? – не поняла она.
Он остановился, ухватил ее за плечи. В двух шагах был обрыв, далеко внизу невидимые волны били в берег с такой силой, что земля вздрагивала. Его суровое лицо нависло над ней, и вдруг она ощутила страх, ибо в знакомом лице проступили черты, которых раньше не видела при солнечном свете.
– Ты дальше не пойдешь, – сказал он жестко. – Снимай свое ожерелье, снимай кольца! Тебе все равно с ними или без них лежать на дне Днепра! А мне не все равно.
Она отшатнулась, но его руки держали ее за плечи крепко. Сердце едва не выпрыгивало. Она прошептала жалобно:
– Ты… обманывал?
– Это моя работа, – ответил он нетерпеливо. – Я уже двоих дур сюда сбросил. Снимай, да побыстрее! И платье тоже.
– Зачем тебе мое платье? – удивилась она.
Ее руки уже медленно снимали кольца с пальцев, она морщилась, те сидели плотно, он видел, что ему пришлось бы сдирать, разве что отрезав пальцы.
– Ему найдут применение, – ответил он загадочно.
Она вспомнила, как однажды в детстве принесли окровавленное платье одной боярыни, сказав, что ее задрал медведь. Ходили смутные слухи, что дело нечисто, зачем боярыня ушла без слуг в лес, но потом все затихло.
Она взялась за ворот, буркнула:
– Отвернись.
– Что? – не понял он.
– Отвернись, говорю, – сказала она упрямо. – Негоже мужчине видеть девушку голой. Ты еще не касался меня, и ты мне еще не муж.
Он усмехнулся надменно, сколь глупы эти варвары и недалеки, все равно же сейчас рухнет с высоты, а как держится за свои дикие взгляды!
Отвернулся, слыша шуршание одежды, краем глаза ухватил полуобнаженное тело, и тут же оно резко сдвинулось, он в испуге начал поворачиваться, с ужасом чувствуя, что опоздал, в плечо ударило неожиданно сильно. Он пошатнулся, повернулся и увидел ее прекрасное лицо, горящее гневом, блестящие глаза.
Он невольно отступил на шаг, чтобы не упасть, отчаянно замахал руками на краю обрыва, теряя равновесие:
– Ты… обманула…
– Разве? – удивилась она. – Вот тебе колечко!
Он инстинктивно закрыл глаза и отшатнулся, ибо она швырнула с силой прямо в лицо, снова зашатался, со смертным ужасом чувствуя, что крохотное колечко как раз и сбрасывает с днепровской кручи на острые камни…
– Спаси! – вскрикнул он жалко.
Она засмеялась, он повалился спиной в пустоту. И всю дорогу, пока падал в черном, леденящем душу ужасе вдоль обрыва, видел перед глазами ее прекрасное лицо, слышал ее жестокий смех, такой непривычный в нежном голосе.
Услышав глухой удар, она подошла к обрыву. Далеко внизу на камнях, что торчали из воды, смутно белело растерзанное тело. Набежавшая волна колыхнула, вторая сняла с камней, а третья утащила в темные воды. Блестящие спины камней торчали из воды, как спины водяных зверей, волны шумно разбивались о них, смывая остатки крови.
Когда она тихохонько пробралась в свой терем, на востоке заалела полоска рассвета. Как можно тише скользнула в свою комнату. От усталости и потрясения ноги дрожали, все тело тряслось, а в груди заледенело. Ей чудилось, что сердце так навсегда и останется ледышкой.
Когда она торопливо ссыпала золотые монеты обратно в ларец, заморский Петька завозился в клетке, открыл глаз. От противного скрипучего голоса она вздрогнула:
– Кр-р-р-р!.. Я хороший… Где ты была, хозяйка?
– Молчи, дурак, – прошептала она сердито.
Заморская птаха каркнула во все заморское горло:
– Ты сама Залешанин!.. Где шлялась ночью, я тебя спрашиваю?
В соседней комнате заскрипела кровать. Сонный голос отца был похож на рев разбуженного зимой медведя:
– Тернинка!.. Чего там этот в перьях орет?
– Не знаю, – ответила она громко, а шепотом сказала умоляюще: – Молчи, а я тебя буду выпускать летать по комнатам!
– И в саду, – сказал попугай быстро.
– И в саду, – согласилась она напуганно.
Ложе заскрипело громче, послышалось шлепанье босых ног. Пахнуло ночным холодом, отец любил спать при открытом окне. В дверном проеме появилась его могучая фигура с покатыми плечами. Волчий Хвост был в ночной рубашке, белых портках, шумно чесал волосатую грудь. Лицо оставалось в тени, но она чувствовала, как отец начинает наполняться злобной подозрительностью.
