забираются на своих жён. Так отныне повелось и у нас, а на неделе я только время от времени получала вожделенный штрудель ночью, да и то лишь в том случае, если сама за ним обращалась.
Однако по утрам отец тоже, чаще всего, расположен был меня обласкать и, прежде чем покинуть дом, ещё немного поиграть со мной. На это его провоцировало не в последнюю очередь то обстоятельство, что пока он одевался, умывался и завтракал, я, как правило, расхаживала в рубашке, или же только в нижней юбке и рубашке.
Однажды утром помнится мне, в четверг, когда мы с воскресного утра ничего друг с другом не предпринимали, отец всё время норовил ухватить меня за грудь, отчего я пришла в крайнее возбуждение. Я стала нарочно ещё больше его подзадоривать, и в нём не на шутку взыграла похоть. Наконец, когда он умылся, а я как раз собиралась проветрить постельные принадлежности, отец поймал меня, когда мне нужно было пройти мимо него, забрался мне в вырез рубашки и принялся угощаться моими малинами, которые налились соком. В этот момент я с превеликим удовольствием отдалась бы ему, и поскольку он стоял передо мною в подштанниках, я приступила к активным действиям, схватив за голову его стоящего фехтовальщика. Таким образом, мы несколько секунд тёрли друг друга в тех местах, где нам было всего приятнее, пока отец опрометчиво не бросил меня на кровать, и я столь же опрометчиво не возжелала получить на завтрак сосиску быстрого приготовления. Но едва он поднял мне юбки и навалился на меня, как отворил дверь Рудольф.
– О, пардон! – произнёс он и отпрянул назад.
Мы в немом ужасе уставились друг на друга. Отец тотчас же вышел на кухню, и я услышала, как через некоторое время он произнёс там:
– Девчонку приходится силком вытаскивать из постели, иначе она никогда не встанет.
Рудольф в ответ засмеялся.
Вернувшись в комнату, отец успокаивающе сказал мне:
– Он совершенно ничего не видел.
Я ничего не ответила, однако была слишком уверена в обратном. Ибо стоило отцу уйти из дома, как Рудольф ворвался ко мне в комнату.
– Ну, – грубо набросился он на меня, – сегодня отец, вероятно, тоже всего лишь хотел, чтобы ты тщательнее умылась?
Поскольку он застал меня ещё в рубашке, я прикрыла грудь носовым платком. Он вырвал его у меня из рук.
– Не строй из себя дурочку, – засмеялся он, и я только сейчас заметила, что он обратился ко мне на «ты».
– Разве мы с вами пили на брудершафт, – напустилась я на него.
– Не много для меня чести пить с малолетней блядью, которая сношается с собственным отцом.
– Вовсе мы не сношались, – возразила я.
– Заткни пасть! – крикнул он мне. – Может, будешь спорить со мной о том, что я видел своими глазами?
– Ничего вы не видели.
– Неужели? А разве он не лежал на тебе, когда я вошёл в комнату, и разве он не задрал тебе ночную рубашку?
– Нет, – сказала я, но уже не очень уверенно.
– Вот как? Нет! – Он подошёл ближе. – Тогда я скажу тебе, что сам видел. Я прежде снаружи поглядел, как он у тебя по всякому под рубашкой елозил, не так? И знаешь, что я ещё видел?
Я в страхе смотрела на него.
– Я видел, – резким тоном продолжал он, – как ты вытащила у него хвост из штанов... а потом он поволок тебя на кровать.
Я была раздавлена.
– Ну, – расхохотался он и схватил меня за подбородок, так что я не могла не поднять на него глаза, – или, скажешь, это тоже неправда?
Я потупила перед ним взор и молчала.
– Так, – решительно произнёс он, – и поскольку фройляйн Пепи вела себя по отношению ко мне нагло и дерзко, я немедленно отправляюсь в полицию и заявляю там обо всей истории.
К подобному развороту событий я была не готова. Меня охватил жуткий страх.
Он наслаждался моим бессилием и ещё больше терзал меня:
– Вас обоих посадят за решётку... тебя и твоего бравого папашу!
– Нет! – вырвалось у меня.
– Нет? – переспросил он. – Нет? А вот мы это вскоре узнаем, если потребуется, то я ведь и под присягой могу подтвердить то, что видел.
С этими словами он направился, было, к выходу:
– А теперь я пойду...
Я бросилась между ним и дверью.
– Прошу вас, – смущённо пролепетала я.
– Здесь вообще и просить больше не о чем. – Он собрался взяться за дверную ручку.
Я широко раскинула руки, преграждая ему дорогу:
– Прошу вас.
– О чём просишь-то? – язвительно откликнулся он.
Я прошептала:
– Я прошу вас... господин Рудольф, извинить меня за то... что я была дерзка с вами...
– Ага, – торжествуя, вскричал он, – что это теперь вдруг, а?
Я продолжала настойчивей:
– Пожалуйста, господин Рудольф, не ходите в полицию, прошу вас.
– Ну, нет уж, – пригрозил он, – я непременно пойду в полицию, как пить дать!
Я залилась слезами.
– Прошу вас, господин Рудольф, не ходите, я же ни в чём не виновата.
– В чём ты не виновата?
– В том... что отец меня...
– Неужели? – сказал он и вплотную наклонился ко мне. – А разве ты не виновата в том, что оттолкнула меня в тот день, когда я хотел тебя немножко потрогать?
Он слегка коснулся моей груди.
– Я никогда больше так не сделаю, – плакала я.
– В таком случае, ты позволишь мне сейчас поиграть титьками, а?
– Да, господин Рудольф.
Он сдёрнул с меня рубашку, взял мои груди в руки и указательными пальцами поиграл сосками.
– Теперь я имею право делать это, а? – насмешливо спросил он.
– Да, да, – сказала я, покорно предоставив себя обстоятельствам.
Он стоя потёрся ширинкой о мою плюшку:
– А эту там... – выжидательным тоном поинтересовался он, – её я теперь тоже имею право... а?
– Да, господин Рудольф.
Я утратила всякую волю.
– Неужели? – осклабился он. – Так, может, ты ещё хотела бы, чтобы я тебя посношал?
Для меня это было единственным спасением:
– Да, господин Рудольф.
– А я вовсе не желаю тебя сношать, – со смехом воскликнул он, – я желаю только пойти в полицию.
Я заплакала навзрыд. А он продолжал:
– Разве что ты сама меня хорошенько попросишь тебя отпудрить, а?
– Я очень прошу, господин Рудольф.
– Погоди-ка.
Он быстрее заиграл моей грудью.
