– Ты ещё увидишь её.
С этими словами он удалился.
Утром каждого дня, как только отец уходил из дому, он являлся в комнату и спрашивал:
– Ну, сегодня ночью что-нибудь происходило?
И я должна была рассказывать ему, сношалась ли я или нет. Кроме того, он хотел знать, имею ли я сношения с другими мужчинами. Однако я предусмотрительно умолчала об этом и ни словом не обмолвилась о моём священнослужителе. Рудольф никоим образом не употреблял меня, иногда только играл моими грудями или прохаживался внизу пальцами, а иногда без обиняков говорил:
– Сегодня ничего не получится... вчера я пудрил другую свою любовницу.
Я по-прежнему не испытывала к нему никакой симпатии, если только он непосредственно не находился во мне, однако и ненавидеть его я тоже больше не ненавидела, а считала чрезвычайно рассудительным, вследствие чего питала к нему огромное уважение.
К помощнику священника я наведывалась приблизительно каждые две недели. Но теперь речь уже не шла о сожалении или о покаянии, об исповеди или об очищении. В один прекрасный день, едва только я вошла в комнату, он без лишних разговоров раздел меня, вылизал и отсношал, позволил снова полизать себя и затем исполнил мне номер на бис, произнося при этом лишь сплошную похабщину. С тех пор я вступала с ним в половые отношения как с всякими прочими мужчинами, и когда он лежал на мне или я на нём, я даже обращалась к нему на «ты».
Рудольф же с тех пор неизменно обходился со мной хорошо, мой отец тоже, а о большем я и не мечтала.
Если теперь, одеваясь поутру, отец брал меня за грудь или давал мне поиграть своим хоботом, я уже не испытывала робости, поскольку отныне знала, что Рудольф не сидит в засаде, а мирно спит. Пару раз я даже заметила ему в шутку по этому поводу:
– Сегодня вы тоже могли бы опять нас застукать, отца и меня...
Он осведомлялся:
– Сношались?
– Нет... однако... он снова играл со мной.
Рудольф добродушно замечал:
– Пусть себе играет, я больше не наблюдаю...
Он повторял это столь часто, и повторял как само собой разумеющееся, пока я в это не поверила и, когда во время наших утренних развлечений отец внезапно останавливался со словами: «Тсс... неровен час, Рудольф войдёт...», сама не успокаивала его, замечая:
– Ах, да ничего не будет... он спит как сурок.
Так вот, однажды утром отец, как бывало, принялся заигрывать со мной и стянул мне рубашку, так что грудь у меня обнажилась. Он поцеловал её и затеял игру с сосками, что, надо признать, меня и по сей день ещё наполняет мгновенным желанием.
Поскольку сам он тоже ещё был в рубашке и не успел надеть даже подштанников, вся его амуниция быстро оказалась в моих руках, и я обрабатывала его точильный ремень, пока тот не принял молодцеватую выправку и не начал пульсировать.
Тогда он забрался мне под юбки и притиснул меня к кровати. Однако мне, не знаю уж почему, подумалось о Рудольфе, и я воспротивилась:
– Нет... он может что-то услышать...
– Да ерунда какая, он же спит, – возразил мне отец моими же собственными постоянными словами и от себя добавил: – Мне, во всяком случае, наплевать.
Я стала ещё быстрее растирать ему черенок и предложила компромисс:
– Пусть на вас так накатит.
Ибо я всё ещё не рисковала ложиться.
– Но в таком случае ты ничего не получишь, – добродушно заметил он.
– Мне не требуется, – ответила я, прикидывая в голове как позднее возместить свой убыток за счёт Рудольфа.
Но ничего не помогло.
– Нет, нет... иди сюда... – настаивал отец.
И поскольку я и без того уже наполовину была готова совершить сей акт, то позволила бросить себя на постель, да ещё собственноручно, лишь бы только поскорее покончить с этим делом, вставила поршень в машину.
– А-а... а-а... – начал толочь отец.
– А-а... сильнее... сильнее... – отвечала ему я.
– Ах... именно сегодня так здорово... – пыхтел он.
– У меня уже подкатывает... сейчас, – призналась я.
– Ещё парочку ударов... так... я брызгаю... теперь я брызгаю.
И в это мгновение волна его спермы ударила в меня, но в тот же миг распахнулась дверь, на пороге вырос Рудольф и невозмутимо спросил:
– Чем это вы тут занимаетесь, господин сосед?
Мой отец настолько оторопел от неожиданности, что наскоро сделал ещё три-четыре толчка, чтобы как можно основательнее выплеснуть семя.
– Не торопитесь, пожалуйста... – насмешливо обронил Рудольф.
Теперь мой отец подскочил как ужаленный и, продолжая учащённо дышать, с бледным видом встал перед Рудольфом. Тот пристально смотрел на него.
Я, как была, так и осталась лежать на постели, поскольку не знала, что мне делать и как поступить.
– Давайте для начала прикроем девчонку, – насмешливо произнёс Рудольф и опустил мне юбки. Потом, увидев мою обнажённую грудь, он кинул на неё подушку и сказал:
– Прикройтесь, пожалуйста, этим, титьки меня возбуждают.
Отец был ещё не в состоянии и слова промолвить.
Рудольф обернулся к нему:
– Ну-с, господин сосед, что это вы тут с девчонкой делали?
Отец смущённо пробормотал:
– Господин Рудольф... вы же не станете навлекать несчастье на мою голову...
Рудольф засмеялся:
– Это почему же? Ни один человек не стал бы сквозь пальцы смотреть на то, что вы свою дочь дрючите. Вы ведь как-никак девочку использовали...
– Господин Рудольф, – пролепетал отец, заикаясь, – я вдовец... я ещё не так стар... Денег у меня, сами знаете, кот наплакал... Не могу же я рукой себя облегчать...
– Однако... однако... оно верно, конечно...
– Господин Рудольф, – взмолился отец, – вы мне должны всеми святыми поклясться, что не предадите это дело огласке.
– Не могу обещать... но вы, впрочем, накиньте на себя что-нибудь и приходите на кухню, там мы с вами малость и потолкуем.
Отец в страшном волнении оделся. Но когда он вышел на кухню, Рудольфа уже след простыл.
Мы были крайне теперь озадачены. Отец отправился на работу, я как обычно слонялась без дела по дому, и вечером мы в подавленном настроении легли спать, не разговаривая друг с другом. Однако мы и без разговоров знали, что именно нас приводит в уныние.
Один раз отец обронил только:
– Если он на меня донесёт... гусь этот... я его прикончу.
Но и я твёрдо решила на случай подобного разворота событий со своей стороны тоже посадить господина Рудольфа в лужу.
Мы заснули, снова проснулись, снова некоторое время поспали. Мы оба ждали Рудольфа и надеялись поговорить с ним, когда он вернётся домой.
Наконец мы услышали звук открывающейся двери.
