– Люби меня! – страстно прошептала она, запрокидывая голову. – Дай мне частицу твоей жизни, чтобы поддержать мою молодость, дай! – и познаешь мудрость всех эпох, тайны вековых подземелий, призрачное войско склонится перед тобой, пирующее на древних могилах, когда ночь пустыни расписывается на лунном пергаменте полетом нетопыря. Я хочу воина. Люби меня, воин!
Она на миг прильнула к его груди, и сладкая боль пронзила короля, боль у основания шеи. Он с проклятием отшвырнул девушку на ее последнее ложе.
– Прочь, проклятая!
Из маленькой ранки на шее сочилась кровь.
Девушка змеей выгнулась на ложе, и желтые огни преисподней вспыхнули в глазах, прекрасных и завораживающих, и медленная улыбка обнажила острые белые зубы.
– Глупец! – крикнула она. – Ты хочешь уйти от меня? Нет, ты подохнешь в этой темноте и никогда не сыщешь обратной дороги. И иссохший труп твой еще вспомнит о предложенном бессмертии. Глупец, я еще напьюсь твоей крови!
– Может быть, – прорычал король, – но пока держись подальше от моего меча! Ему не впервой разговаривать с бессмертными...
Он сделал шаг, и вдруг спустилась темнота. Свечи мигнули и погасли, и за спиной шелестел тихий смех порождения мрака, подобный сладкой отраве адских скрипок; и король побежал, побежал во тьму – лишь бы уйти от обиталища прекрасного и омерзительного, живого и в то же время мертвого существа.
Источником вечной жизни было преступление, и к физическому отвращению присоединились боль и обида за величественную легенду, обернувшуюся...
– Тише, милый... Ты вернулся.
– Вернулся? – хриплый голос мужчины прервался. – Откуда?
– Я не знаю, – сказала женщина. – Ты пришел, но когда кровь твоя смыла Тяжелое Слово, – ты исчез. Исчез на девять ночей – и Верхние, и сам Сарт искали тебя, только я не искала – я ждала... И дождалась. Не уходи больше, я не хочу всматриваться в темные глубины неведомого... Где ты был?
– Я? Не помню...
– Совсем?!
– Совсем. Но нам нельзя медлить. Мои друзья...
– Друзья? – ветер вплел в голос женщины холодную жесткость ночного дыхания. – Какие друзья – люди? У варка нет друзей, ибо они с радостью пробьют его сердце, в память былой дружбы. Люди отправят тебя в Бездну Голодных глаз; но и варки, Верхние варки и наставник Сарт, не должны видеть нас. Мы можем кружиться туманом, плыть по лунному лучу, – но все законы против ослушников, людские и нелюдские. Ты добровольно ушел к Не-Живущим, рука твоя теперь чиста от браслетов, – и дорога человека закрылась для тебя; я встала из-под заклятия, и неразрешенный человек стал моим – дорога варков не примет восставшую...
– Значит, мы найдем третью дорогу, – твердо ответил мужчина.
Лунная пыльца осыпалась на плывущих в ночи, и сырой занавес тумана смыкался над притихшими, светящимися подмостками...
– Хорошо. Но тебе нужна пища. Кто остался у тебя из родственников?
– У меня? Мама...
– И все?!
– Все.
За оставшуюся часть ночи мы успели многое. Выкопав наш кокон – наш, теперь наш, один на двоих – мы скользнули вверх и вскоре уже зарывали его в развалинах заброшенного капища Сай-Кхон, за много лиг от родового кладбища Хори. Старое место было приведено в надлежащий вид, материнская среда уплотнена и обложена дерном, груз водружен на холм – но на новом захоронении были сняты все приметы, и под остановившимся, закрытым взглядом Лаик земля затвердела и приняла прежние очертания. Затем широким жестом она начертала в воздухе четыре горящих Знака и произнесла неизвестное мне Слово, заставившее письмена потускнеть и растаять.
– Это защита, – сказала она.
– От чего?
– От внутреннего взгляда.
Мы едва смогли закончить все это – на востоке занялось невыносимое сияние, оно разгоралось, и обожженное тело стало чужим, отказывалось подчиняться, боль путала мысли; и в последний момент мы успели уйти в дыхание, голубоватыми струйками тумана скользнув в кокон, ощутив объятья материнской среды, шероховатость каждого камешка, упругость и сочную мякоть корней...
Уже засыпая, я слышал мягкий шепот Лаик: 'Где б ты ни был эти девять ночей – они пошли тебе на пользу. У меня прошел не один год, пока я научилась уходить в дыхание. Спи...'
– Мама!..
– Кто здесь?
– Это я, мама, Эри...
Я собираю туман, подтягиваю его со всех сторон, как подтыкают одеяло сонные дети, уплотняю, придаю форму – и читаю в глазах матери ужас и отвращение.
– Прочь, гнусный варк! Не смей тревожить облик моего сына! Прочь!
– Мама, это же я! Ну хочешь, я расскажу тебе о вечных драках с Би, о собранной тобой еде, когда я уходил к Джессике, о ворованной фасоли с огорода змеелова Дори – помнишь, ты долго ругалась с ним, а потом замолчала и пошла за крапивой...
Мама плакала, как ребенок, вздрагивая всем высохшим телом, и на руке ее, робко тронувшей мои пальцы, были ясно видны все девять браслетов. Зачем ты рожала урода, мама...
– Эри, мальчик мой, ты бледный стал, и руки какие холодные... Тебе плохо, Эри?
– Да, мама. Мне очень плохо.
Я закатал рукав и показал ей свою девственно чистую руку.
На этот раз она не отшатнулась, но долго, с грустью, глядела мне в глаза. Никто не способен долго выдерживать взгляд варка – но первым отвернулся я. Тишина висела между нами.
– Почему ты здесь, мама?
– Да что там говорить, Эри... Не верила я, да разве этим, городским, в балахонах, докажешь?.. Вешали меня вчера, до того топить водили, – ну, ты не маленький, закон знаешь, небось, – знаешь... Утром вот в последний раз будут. Сожгут, сказали... Мне-то что, я свое уже отходила – перед людьми стыдно...
– Не мог я иначе, мама. Никак не мог. Сам пошел – по своей воле... И тебя за собой зову – идем к нам, мама. Я поцелую тебя, легко-легко, и мы...
Она подняла на меня глаза.
– Не нужно, Эри. Я знаю – ты спасти меня хочешь, за тем и пришел. Варк ты там или кто – я тебя рожала, не ночь бесплодная... Спасибо тебе.
– Но я хочу подарить тебе Вечность, мама!
– А на что мне Вечность? Кровь людскую вечно пить?.. Не смогу я так, умру вот завтра – и хватит с меня... А выведешь ты меня человеком – опять же куда пойду? В Скит? В лес?.. Иди, мальчик, пусть будет, как положено...
– Напрасно ты так, мама.
– Ничего, Эри, раз обижаешься – значит, был ты человеком, помнишь еще. Вот и не забывай никогда, как приходил за мной, и как варк ночной плакал на коленях моих – не забывай, мальчик мой... Нож мне только оставь, больно очень, когда жгут, боюсь я... Спасибо тебе. Теперь не боюсь. Прощай.
И я ушел в срывающееся дыхание; дрожащие капли меня оседали на ломкие стебли начавшей желтеть травы...
Мерцающее облако тумана сползло на мирно посапывающих стражников, безобидное и
