– Не бойся, – сказала она с отрешенной улыбкой. – Это не больно, и, говорят, даже приятно...
ЛИСТ СЕДЬМОЙ
...Однако тут еще ничего особенного, что была она красавица, а главное в том, что полюбила она такого же молодца, и не то удивительно, если б на улице или на танцах в шинке, а под самый Великий пост.
И забыли они оба, что творят грех непрощаемый, службы божьей не слушая, а зная лишь одно, чтоб переглядываться да усмехаться в церкви. Как там у них шло это дело, один бог святой знает, только подходит пятница, и пора исповедаться. Задумалась красавица над своим перемигиваньем; стукнуло ей в голову, что не доброе оно дело в такой-то час, и сама она не знала, – признаваться на исповеди или нет. Думала-думала – и надумала не сознаваться, так как батюшка мог и на поклоны поставить, и чего покрепче наложить.
Ну, не призналась – ладно; только перед концом вечерни стало ей так грустно, так тоскливо, как перед смертью; свет не мил, душу из нее тянет. Не смогла службы дослушать, вышла из церкви да пошла на кладбище, что недалеко лежало. Там на могилу материну упала и долго плакала над немым холмом, словно та могила ей могла ответить; после заснула ненароком и видится ей сон, что мать ее вышла из могилы и говорит: 'Зачем пришла сюда, дочка? Тяжко мне плач твой слышать; не могу улежать спокойно. А ты думаешь, легко мертвым костям из гроба подниматься? Иди домой, дитя мое, мне и так несладко под сырой землей...'
'Мама, что мне делать?' – спросила девица, хватаясь за покрывало. 'Что делать? – отвечала мертвая. – Берегись золота.'
Сказала, земля под ней колыхнулась, и провалилась покойная в могилу.
В ужасе неимоверном проснулась молодая, а кругом звезды меж деревьями блестят, и страшны были ей в темноте кресты могильные. Не оборачиваясь, метнулась она с места дикого и, задыхаясь, упала на свою постель.
Назавтра пора идти ей на заутреню – не идет; надо обедню слушать – не идет; страшно показаться в храме божьем, а чего страшится – не знает. Но чтоб свои не заприметили, оделась и пошла из дому, вроде со всеми на службу.
Идет, а куда – сама не видит, и вот ручей перед ней. Села девица под вербу, в воду глядит, а в воде двигается что-то, блестит, и выносит ручей на песок перстень золотой, с финифтью, с камнем кровавым.
Глянула на камень: а в камне просторно и ясно, как в господской горнице. Чудно ей это показалось, но чем дольше на камень глядит, тем светлей у него в середине, и видит она вроде мир иной, и творится в нем нечто, на что и слов-то у нас не хватает. А только не поймет – так оно есть или лишь мерещится.
Взяла она перстень домой – и не насмотрится на него; а как глаза отведет, так тоска и приходит на сердце. Свои знать ничего не знали; видели, что стала дочь молчаливая да дикая, сидит в каморке часами, словно отреклась от людей и света белого.
Только стали люди говорить, что к девке какой-то змей летает. Одни ночью видели, как вожжи огненные над их двором выгибались; другие уверяли, что вожжи не вожжи, а что-то длинное, горящее, вставало из могилы за селом и летало, а куда – не известно. Были и такие, что змея с двенадцатью головами видали, только врали небось, хотя по ночам искры полыхали на могиле заброшенной, будто кто-то там трубку раскурить вздумал.
Как бы оно там ни было, я и сам плевался поначалу, пока пару слов от старого Герцля не услышал и язык прикусил! Всякое в жизни бывает...
Вот и там, на правобережье, где девица эта жила, сперва веры не давали, а после и приключилась беда.
Жали все хлеб на поле; была там и та красавица, к которой змей летал. Когда солнце на полдень вышло, сели люди отдыхать, а она поднялась – не знаю, для чего – на ту самую могилу, где лихое ночами творилось. Поднялась, и стало ее мучить; ноги к земле приросли, невидимое тянет ее, что мало жилы не порвутся. Люди на крик сбежались, но близко подойти не осмелились, а только видели, вроде искорка блестит в небе, с синевой сливаясь; но кто мог знать, что за чертовщина!
Только откуда ни возьмись – баба какая-то, и кричит, задыхаясь, чтоб сняли с руки перстень. Кинулись снимать – не идет; старая плачет, чтоб палец рубили; да кто ж согласится, по живому-то! – тем временем звездочка ниже спустилась, и видно стало, что хвостом она, как вьюн, виляет, все ниже и ниже. Внезапно страшно завизжала бедная: 'Ой! Душу из меня тянет!' – и упала замертво.
Легкий пар поднялся над ней, и погас огонек проклятый.
Зашептались люди, что баба та неизвестная больно на покойную мать девицы смахивает, глянули – ее и нет уже.
Так что на другой день собрались и закопали умершую на той самой могиле, где душу из нее высосали; но креста батюшка ставить не позволил, говорит, смерть ее от нечистика приключилась.
И до сих пор на могиле той искры сыплются, и глухой стон расходится ветром по всему полю, чтоб пастухи...
– Итак, господин Вером, теперь вы знаете, кто мы. Когда мы придем к вам в следующий раз, вы должны будете прочесть над нами это Слово. Но помните – мы будем пытаться убить вас. Насовсем. И – я не хочу вас обманывать – скорее всего, мы это сделаем.
– Вы самоуверенны, молодой человек...
– К сожалению, нет. Знаки плохо держат Верхних. И единственная ваша возможность – успеть сказать Слово. Простите, господин Вером, единственная НАША возможность. Общая.
– Варк меня забери... Впрочем, именно об этом речь. Вы знаете – я, Арельо Вером, убивал людей, но не обманывал их. И вы предлагаете мне поистине королевскую охоту – дичь и охотник меняются местами, и пусть время подскажет ответ! Я согласен. Где деньги?
– Вот.
– Тогда по рукам, господа с той стороны!
Рука его оказалась неожиданно сильной даже для варка...
– Хозяин! Не слишком ли много выпивки для одного человека?
– О ком вы, сотник?
– Вон о том типе в зеленом камзоле. Похоже, он сливает выпитое в ножны...
– Это не лучший способ самоубийства, сотник. Обидьте лучше меня – и я прощу вас за хорошие чаевые. Но обидеть господина Арельо...
– Кого?
– Вы, я вижу, человек новый... Как вы выразились – тип в зеленом камзоле?.. Господин Арельо, сотник, – это господин Арельо. Пьяным его не видел никто – как, впрочем, и трезвым. А сегодня он явно при деньгах, но небольших: иначе взял бы настойку Красного корня.
Профессионализм хозяина изумил любопытного сотника, вплоть до появления на свет двух золотых, рассеявших в трактирщике последние облачка сомнений. И он придвинулся поближе.
– Вы знаете, господин офицер, если намечается дело, где можно сломать шею или получить большие
