Кому весело – смейтесь!
Гады...
Такое со мной случалось лишь однажды – под Старой Хаффой, на раскопках, когда я подхватил лунную лихорадку и чуть не сошел с ума от приступов и горького хинина в промежутках. Сейчас же о хинине можно было только мечтать, и озноб хихикал от радости, похотливо шаря под одеждой и дыша в лицо гнилостным сквознячком.
В зале мне лучше не стало.
Как вспомню мертвую статику деревьев вокруг мектеба, торчащий из зажигалки огонь-фаллос, мясной срез голени хаким-эмира – так сразу блевать хочется, и дрожь бежит по телу наперегонки с мурашками. А Улиткины Рожки все разливается соловьем у кафедры – Иблисова дюжина, концентраторы, попытка обратного воздействия...
Господи!
Неспящий Красавец!
Транквилизатор имеет место пребывать в норме...
И даже озноб попятился от меня, как от опасного для общества безумца, когда я встал – видимо, лицо у меня было еще то, соответствующее моменту; отчего-то пришел из туманной дымки, окутывавшей мектеб моего сознания, искаженный яростью лик Беловолосого – каким он был в первом сне, и каким он был во сне втором, когда в могучих руках пела зимняя вьюга по имени Гвениль.
– Валих Али-бей?!
Слова давались с трудом, язык ворочался во рту, словно заживо погребенный, который, очнувшись, пытается повернуться в гробу, пытается и не может, а доски давят сверху, и с боков, и земля осыпается в щели, падая на открывшиеся глаза...
Как ни странно, он меня понял.
– Да, – кивнул надим Исфизар. – Это был один из первых реальных экспериментов. Концентратор последней недели Дея[34], месяца Творца, и первых полутора недель Бахмана[35], месяца «Доброй мысли».
– И вы держали двенадцатилетнего мальчишку на наркотиках, чтобы оценить его влияние на субъективное время?! Мы же все тогда чуть челюсти от зевоты не вывернули!
– Во-первых, глубокоуважаемый хаким Рашид, мы держали Валиха не на наркотиках, а на совершенно безобидном для его здоровья снотворном. Во-вторых, мы и сами не ожидали такого прямолинейного влияния на окружающих – первичные симптомы сонливости наблюдались даже в Верхнем Вэе, если сместиться на северо-восток, и на окраинах Софт-Лоула, если сместиться на северо-запад. Но повторяю – полная безопасность как для самого концентратора, так и...
– Безопасность?! Полная безопасность?! Сошедшие под откос поезда, разбившиеся самолеты, наезды на дорогах – это, по-вашему, полная безопасность?! Мы же люди, а не морские свинки! Люди! Вот он, шестиклассник Валих, сын погибшего канаранга Тургуна – человек, мальчишка, а не этот... концентратор!
– Хаким Рашид, бросьте передергивать! В отличие от вас, я владею информацией! Количество аварий за период эксперимента не превысило стандартной нормы, а здоровье самого концентратора, согласно проведенному обследованию...
– «Спи, сынок», – непонятно бормочет за моей спиной новенький гулям, и в дребезжании его голоса кроется нечто, заставляющее меня передернуться, будто незримый шутник проводит рашпилем по спине. – Ах, суки... сукины внуки...
Но мне не до странных изречений гуляма, потому что между рядами к проходу идет хайль-баши Фаршедвард.
Это удивительное и страшное зрелище: молчаливая громадина движется вразвалочку, и узкое пространство между рядами расширяется просто на глазах – блоки кресел, скрежеща металлическими накладками, гнилыми зубами вырываются из пазов в полу, сидевшие впереди или позади хайль-баши люди испуганно вскакивают и буквально брызжут прочь, словно они и впрямь не люди, а водяной пар из прорвавшей трубы... среди грохота, лязга и возмущенных криков Али-бей горой выдвигается в проход и так же, неторопливо и страшно, направляется к возвышению, где у кафедры замер истуканом надим Исфизар.
– Дядя! – истерически кричит Валих.
Дядя идет дальше.
Усмар-гулям с разбегу повисает у Фаршедварда на плечах, к Усмару присоединяется Махмуд, оба они остервенело мотаются тряпками, как вцепившиеся в бегемота шакалы; у Махмуда срывается рука, и он кубарем летит в груду перевернутых кресел, где принимается шумно ворочаться, проклиная всех мушерифов, начиная непосредственно с Творца; «Господин Али-бей! – колоколом звенит Неистовая Зейри, разбрызгивая металл своих закаленных связок. – Господин Али-бей, опомнитесь!..» Конечно же: сейчас хайль-баши придушит Улиткины Рожки, что для него не труднее, чем свернуть шею цыпленку, а потом, скорее всего, возьмется за саму госпожу Коушут!
Интересно: это хорошо или плохо?
Только сейчас я замечаю, что непроизвольно дергаюсь, будто это в меня вцепились гулямы, а я все иду, движусь, неотвратимо и спокойно...
Сумевший частично высвободиться Махмуд хватает Али-бея за ноги и волочится следом за ним по полу, уже не ругаясь, а только клокоча глоткой; новенький гулям присоединяется к чудом держащемуся Усмару – что, впрочем, ни на йоту не замедляет продвижения хайль-баши к кафедре; я недоумеваю: почему медлит гулям-эмир?! Почему?! И двойной хриплый хохот бьет мне в затылок, подобно молоту – это корчится в пароксизмах веселья старая ведьма в инвалидном кресле, и вторит ей пахлаван-телохранитель Большого Равиля...
У самого возвышения хайль-баши Фаршедвард останавливается и встряхивается мокрым псом.
Повисшие на нем гулямы с воплями летят в разные стороны.
