головами. Еще три дня назад я был демон-якша Асмохата и его волшебный меч, что огнем в ночи пылает... и вот на тебе!
– Асмохат-та! – вдруг подхватил ближайший шулмус, молодой круглолицый Придаток с изумленно разинутым ртом. – Хурр, вас-са Оридж! Асмохат-та! Мо-о аракчи ылджаз – Асмохат-та!..
Толпа пленных загалдела, истово размахивая связанными перед грудью руками, и даже рыжеусый нойон не пытался утихомирить разбушевавшихся соплеменников, хотя дело грозило дойти до драки – у круглолицего нашлись и сторонники, и противники.
– Ты хоть понимаешь, что сказал? – тихо спросил Чэна-Меня Асахиро.
– А что я сказал-то? – удивился Чэн, а я перестал вертеться в его руке и недоуменно закачался влево- вправо. – И ничего я не сказал...
– Ты сказал, что ты – последнее земное воплощение Желтого бога Мо, хозяина священного водоема. Ас – Мо – Хат – Та. В Шулме считают, что вслух назвать себя Асмохат-та может или безумец, или...
– Или?
– Или Асмохат-та.
Дзюттэ за поясом Чэна беспокойно заворочался.
– О чем это вы? – требовательно спросил он у меня.
Я объяснил.
– Счастливы твои звезды, глупый ты меч, – серьезно и чуть ли не торжественно заявил шут. – Кольни- ка Придатка Махайры пониже пояса – только сзади, а не спереди – пускай идет к шулмусам и поет им «Джир о хитрозлобном якше Асмохате и его беззаконных деяниях». И чтоб через слово было – Асмохат-та! А не захочет петь – кольни посильнее – и спереди!..
– Диомед! – позвал Чэн-Я. – Иди-ка сюда!
Диомед подошел. Чэн приказал петь. А я кольнул. Диомед подпрыгнул и сказал, что он джира дословно не помнит, потому что он не сказитель, а подсказыватель; а Махайра вообще ничего не понял и стал отмахиваться. Я угомонил Жнеца и кольнул Диомеда еще раз, пока подоспевший Дзю держал обиженно звенящего Махайру. Тогда Диомед схватился за уколотое место и согласился петь.
А Кос порылся в своей поклаже и сообщил, что слова джира у него записаны. Для потомков, мол, старался. Интересно, для чьих? Дескать, пусть Диомед поет по его записям, а Асахиро будет переводить.
– А я буду играть! – встряла Фариза и сунула каждому человеку по очереди в лицо какую-то палку с натянутыми вдоль нее жилами неизвестного мне зверя. – Вот – кобыз! У шулмусов нашла...
– Ты же на нем играть не умеешь! – удивленно моргнул Асахиро.
– И не надо! – уверенность Фаризы не имела границ. – Я ж все равно слышу сейчас плохо... лишь бы было громко! Сойдет, Ас, не бойся! На кобызе никто играть не умеет – а врут-то, врут! Да ты сам глянь – разве ж на этом играть можно?!.
– Ну а вдруг... – засомневался Асахиро, но Фариза не дала ему закончить.
Она дернула за все жилы одновременно, раздался душераздирающий вой и визг, шулмусы как по команде замолчали, и я понял, что отступать некуда.
Мы с Чэном были прижаты к стене, которая называлась Асмохат-та.
Последнее земное воплощение Желтого бога Мо.
«Ну почему я?! – обреченно подумал я. – Почему, к примеру, не Гвениль?!. Он же такой большой...»
Пока Диомед запугивал шулмусов джиром, а Фариза с Асахиро всемерно ему в этом помогали, я заставил Сая, веселившегося за поясом у Коса, прекратить повизгивать и присвистывать – и связно описать мне, а через меня и Чэну, этого проклятого бога Мо, последним воплощением которого мы нежданно- негаданно оказались.
Выяснилось, что хозяин священного водоема, спаивающий невидимой аракой особо злобных шулмусов, похож на помесь Придатка и ящерицы.
В Шулме вообще ящерицы слыли чем-то вроде священных животных, что было краем связано с этим самым водоемом – и убить ящерицу считалось делом постыдным и преступным.
В отличие от убийств друг друга.
Вот и смотрелся бог Мо почти что человеком, но в желтой чешуе с черными вкраплениями и зеленовато отливающей спиной.
– Ярковато, – усомнился я. – Можем не сойти...
– А ты на Чэна своего внимательней посмотри! – ядовито отрезал Сай. – Особенно когда он в доспехе... вот еще марлотту накинет, и вылитый Мо!
Марлотта лежала свернутой в каком-то из тюков, в сражении, так сказать, не участвовала и потому уцелела. Узнав о словах Сая, ан-Танья мигом нашел нужный тюк, и через секунду зеленая марлотта уже красовалась на плечах Чэна.
Потом Сай припомнил, что голова у бога Мо как бы слегка заостренная и с гребнем. Чэн поправил шлем и ничего не сказал. И я тоже ничего не сказал.
Только невесело блеснул, узнав, что руки у Мо чешуйчатые, трехпалые, и средний ноготь на правой острый, тонкий и длинный, не короче меня, а левая рука скрючена хитро, но если Чэну не снимать перчатку и с левой, а вдобавок взять Обломка...
Как-то слишком легко все выходило. Случай, нелепость, Беседа с отступающей и уступающей судьбой, совпадения, легковерная Шулма... Ах, не верил я, что выслушав джир, поразившись Чэнову облику да мне с Дзю, шулмусы мигом кинутся Чэну в ноги и понесут нас на руках через Кулхан! А Дикие Лезвия – те вообще
