джира не слышали, на Асмохат-та им сверкать и... вон, гудят недоуменно! Ну разве что наша установка лагеря произвела на них впечатление – так на одном мастерстве Блистающего в Шулму не въехать!..
Не та это земля – Шулма... и уж во всяком случае Джамуху Восьмирукого и Чинкуэду, Змею Шэн, нам ни обликом, ни сказками не поразить. И вообще – то, что весело начинается, обычно заканчивается совсем не весело.
...думая о своем, я не заметил, что Диомед уже некоторое время молчит, и Асахиро молчит, и шулмусы молчат – но не так, как Диомед с Асахиро, а как-то странно – и Фариза не терзает отбитый в бою кобыз; и молчание это всеобщее мне очень не понравилось.
Потом рыжеусый Джелмэ громко и внятно что-то выкрикнул, и дети Ориджа встали – все, кто был в силах встать – и разошлись в разные стороны, образуя неправильный круг выпадов десяти в поперечнике.
Так они и стояли – люди, еще не ставшие Придатками, а потом снова – людьми; они стояли, а Джелмэ, повернувшись к Чэну-Мне, заговорил спокойным и чуть звенящим голосом.
Знакомый голос... таким голосом люди Беседуют, как Блистающие.
– Он говорит, – неуверенно начал подошедший к нам Асахиро, – что... что он, Джелмэ-багатур, зовет тебя, осмелившегося назваться запретным именем, в круг детей Ориджа. В племенной круг. Там тебя будет ждать он, нойон Джелмэ, который не более чем пылинка в подоле гурхана Джамухи, внука Желтого бога Мо...
И вновь наступила тишина.
Такая тишина, какая наступает в то мгновенье, когда судьба неожиданно перестает улыбаться.
Когда один меч стоит спокойно против неба.
Он был храбрым Придатком, этот гордый нойон, этот обиженный ребенок, и руки его были связаны, и воины его были ранены, и он помнил, не мог не помнить, что было их двенадцать дюжин, буйных детей Ориджа; и он видел, не мог не видеть, сколько их осталось, как видел он, гордый нойон Джелмэ, обиженный ребенок – вот стоят те, кто преградил им дорогу; струя, разметавшая поток...
И одного из них – пьяного боем безумца-дракона, Мо-о аракчи ылджаз, кочующего отдельно – он зовет в круг.
...Я-Чэн чуть было не поддался искушению.
Я-Чэн чуть было не согласился.
Так нам было бы легче сохранить ему жизнь.
Но Я-Чэн сумел не пойти в его круг.
– Дай-ка я... – пробормотал Но-дачи и уже было слетел с плеча двинувшегося вперед Асахиро, но я преградил им дорогу.
А потом властно описал дугу над головой недвижного Чэна.
И напротив круга детей Ориджа, детей гордого Повитухи Масуда, встал круг детей мудрого Мунира, а в центре его стоял Чэн-Я. Два круга, два меча, две правды – вечный спор двух струй одного ручья... двое, не понимающие, что они – одно.
– Я не пойду в твой круг, Джелмэ-багатур, – сказал Чэн-Я, и нойон понял нас еще до того, как заговорил Асахиро, потому что эти слова не нуждались в переводе. – Я зову тебя в свой круг. Тебя и всех ориджитов, которые осмелятся придти. Я, Асмохат-та, в чьем подоле гурхан Джамуха не более чем пылинка, зову вас всех. Это будет большой той. Очень большой.
И Джелмэ совершил свою первую ошибку; первый промах в этой Беседе был за гордым нойоном, желавшим крови демона-лжеца любой ценой.
Он кивнул и шагнул вперед, размыкая круг Шулмы.
Масуд сделал шаг к Муниру.
Джелмэ прошел между Гвенилем и Махайрой, между Фальгримом и Диомедом, и приблизился ко мне.
Я потянулся вперед и легонько коснулся лезвием веревок, стягивающих его запястья. И нойон не знал, что совершает сейчас вторую ошибку – принимая свободу на конце моего клинка.
Он не понимал, что это может означать для его же собственной сабли; что это значит для всех Диких Лезвий Шулмы.
Один за другим входили в наш круг дети Ориджа – не все, нет, далеко не все, но и этих я насчитал полторы дюжины – и один за другим подставляли связанные руки под мое лезвие.
А их оружие – смотрело.
– Коблан! – негромко позвал Чэн-Я. – Тащи бурдюк!
Объяснять, какой именно бурдюк, не пришлось.
Коблан, громко топая, кинулся к поклаже и мгновенно вернулся с заветным бурдюком.
– Отхлебни! – приказал Чэн-Я.
Коблан послушно и с видимым удовольствием отхлебнул, отчего борода его встопорщилась во все стороны.
– Ылджаз арака! – возвестил Асахиро. – Мо ылджаз арака!
Нойон Джелмэ презрительно усмехнулся.
– Чашу!
