И кормили не впроголодь. Это Придатку Но-дачи просто не повезло отчего-то. Не глянулся он шулмусам-заставщикам, что ли?
Чего уж теперь гадать...
А вот Блистающих у пришельцев отбирали. Оружие то есть, с точки зрения шулмусов. И хранили пленных Блистающих в почетном шатре.
У каждого уважающего себя племени – а племен, себя не уважающих, не было в бескрайней Шулме – имелся такой шатер.
Знатное жилье! На отдельной повозке возили, трех белых коней запрягали да трех гнедых – это когда на новое место откочевывали. А вот когда на стоянках разбивали, то сверкал и искрился шатер золотыми полосами переплетающихся цветов и узоров, искусно вышитых по зеленому бархату; низ шатра натягивался на массивные колья красного металла, покрытые тончайшим чеканом работы неведомых златоделов.
Вроде бы и небогата ремеслами кочевая Шулма, а вот поди ж ты!..
В шатре том и познакомился Но-дачи с братьями-Саями, хмурыми и неразговорчивыми, и с другими Блистающими, невесть какими путями попавшими в Шулму. Только не сразу понял Но, почему одни Блистающие в шатре на белой, как снег, кошме лежат, а другие – на пунцовой.
Как по крови плывут.
...Долго понимать не пришлось. Поначалу соседей спрашивал – те, что с белой кошмы, и сами ничего не знали или делали вид, что не знали, а те, которые с пунцовой – отмалчивались.
Вскоре все выяснилось само собой.
По большим местным праздникам, шесть-семь раз в год (как турниры в Кабире!) устраивало племя общий той. Скачки, пляски, песни, козлодрание, котлы сорокаведерные мясным паром кипят, маленькие Придатки-шулмусики с головы да ног бараньим жиром да кислым каймаком перемазаны. А в последний день тоя звали какого-нибудь раба-Придатка – непременно того, кто из-за Кулхана пришел – и заставляли выбирать оружие по руке.
С белой кошмы.
А потом ставили их обоих – Придатка с Блистающим – против бойца-шулмуса.
И в ладоши хлопали – начинайте, дескать!
Вот так хлопнули однажды и для Но-дачи. И для рослого темнокожего Придатка – дубанец, наверное! – что уверенно поднял Но с белой кошмы.
(Еще бы! – подумал я. – Они там, в Дубане, и без того на двуручниках помешаны, прочие роды обижаются... ну да ладно, не о том сейчас речь...)
Истосковавшийся по Беседам Но-дачи начал ее радостно и красиво – благо Придаток попался сообразительный. Три стремительных дуги прочертил в воздухе тяжелый клинок, и слетела верхушка шулмусского малахая из лисьего меха, забился на полынном ветру распоротый рукав чекменя, рассыпались костяные украшения с лопнувшего шнурка на жилистой шее...
А кривая сабля-клыч не сказала в ответ ни слова. Шагнул шулмус, и узкий клинок просто и грубо погрузился в живот нового Придатка Но-дачи. Темная кожа посерела, будто пеплом подернулась, гулко забили барабаны – и вновь остался Но-дачи один.
В шатре. На белой кошме.
А за шатром хлопали в ладоши и счастливо взвизгивали довольные шулмусы. Как же – такая победа!
Даже обнаженное оружие, которым размахивали жители Шулмы, что-то азартно бормотало, захлебываясь пьяным весельем – да только невнятной была речь шулмусских клинков, одышливо присвистывали копья, заикались на взмахе метательные ножи...
Ну и что? Зато могли то, чего не могли Блистающие Верхнего Вэя, Кабирского эмирата, Омелы Кименской, древнего Мэйланя, Лоулеза, Дубана, Хаффы, Хакаса...
Шулма – могла!
Видел Но-дачи – по уменью Беседовать один Блистающий дюжины здешних сабель стоит. Стоить-то, конечно, стоит, но вот в чем беда: через себя не переступишь, а уменьем убийства не перекрыть!
Разве что...
Отлежался Но на кошме, отмолчался, и месяца через два, на очередном тое, с другого конца подойти решил.
Пять раз выбивал он боевой топор из рук одноглазого шулмуса-поединщика, пять раз кричал топору: «Опомнись, брат!..»
Не докричался. Глухо ухал топор, как птица ночная – и все. А затягивание боя считалось среди шулмусов уловками Гэнтэра, лукавого божка воров и конокрадов, недостойными настоящего мужчины. Зароптали зрители, мелькнул в воздухе волосяной аркан, рухнул хрипящий Придаток, роняя Но-дачи...
...Очнулся Но на кошме.
Белой.
Долго думал большой меч, долго себя наизнанку выворачивал, долго копил в себе скудные крохи решимости; и накопил. После третьего боя, короткого и страшного, отнесли его с почетом на пунцовую кошму и всю ночь выли вокруг Но по-праздничному.
Никогда не забудет двуручный Но-дачи, Блистающий Мэйланя, как снял он с плеч свою первую голову.
Вот ведь как выходит – и чужая голова своей стать может, когда снимешь ее с хозяина.
А Придатка, что в тот памятный день Но-дачи держал, в племя приняли. На одного шулмуса больше
