И уже ко мне:
– Чань-бо в Мэйлане, Чэн, это как бы Дзюттэ в Кабире с точностью до наоборот. Дзюттэ вечно в толпе, а Чань-бо, Посохи Сосредоточения, любят одиночество; Дзю язвит и суетится, а Чань-бо спокойны и рассудительны, и обидных глупостей не говорят. Есть такая вэйская поговорка: «Хочешь совета – иди к Чань-бо. Он помолчит, и ты уйдешь окрыленным».
– Отшельники, – подбросил я нужное слово.
– Примерно, – согласился Единорог.
– И это... нижайше прощения просим, – снова встрял Обломок. – Эй, Однорог, передай своему, чтоб не выкидывал меня в болото, а то с него станется...
– На дороге Барра ни одного болота нет, – серьезно сказал Я-Единорог. – А жаль.
– Будет нужда – и болото отыщется, – буркнул Дзю и больше не высовывался.
...А Беседа Коса и Матушки Ци уже была в самом разгаре. Старуха скакала из стороны в сторону с той неуклюжестью, которая дается лишь опытом и годами ежедневных изнурительных занятий, – я просто влюбился в нее за эти считанные секунды! – а ее разнообразнейший Чань-бо и впрямь то норовил поддеть Коса на свою лопату, то старался забодать его рогами полумесяца, то хотел насмерть запугать звоном колокольчиков и мельтешением лент.
Впрочем, мой отставной дворецкий держался молодцом, не роняя нашей с ним чести, а также не роняя уверенно мелькавшего Заррахида и лихо свистевшего Сая, уже успевшего оборвать с Посоха Сосредоточения одну ленту и теперь гоняющегося за крайним правым колокольчиком.
Я одобрительно цокнул языком и подумал, что когда бабка прокручивает Чань-бо через спину, согнувшись при этом иероглифом «гэ», – да, я, пожалуй, даже в доспехе рискнул бы пойти перекатом на девять стоп вперед и от земли, не вставая, тем самым косым выпадом, который так любил смотреть незабвенный крис Семар, то бишь Кобланов подмастерье...
И вдруг все остановилось. Двурогий конец Чань-бо замер у горла ан-Таньи, скользнув мимо усов припоздавшего Сая Второго, а острие Заррахида резко остановилось у живота старухи. По-моему, бабка успела чуть раньше. Хотя случай был спорный и на турнире обязательно бы Беседовали заново.
Ну и ладно... не на турнире, однако!
– Благодарю за приятную Беседу, – нимало не запыхавшись, заявила Матушка Ци, еле заметно улыбаясь.
– Ответно благодарен, – Кос подумал и выдал тройной церемониальный поклон с мелким отскоком, и я просто ошалел от этого, – за истинное наслаждение! Всегда рад Беседовать с вами, Матушка Ци...
Старуха принялась сноровисто обматывать тряпками свой Чань-бо, а Кос подошел ко мне. Вид у него был слегка сконфуженный.
– Видел? – только и спросил он.
– Видел, – только и ответил я. И у бедра согласно качнулся опущенный в ножны Единорог.
Возле Коса бесшумно, как тень, возникла Матушка Ци. Ее драгоценный Чань-бо вновь был надежно укутан. Старуха как-то незаметно обогнула меня и ан-Танью, оказавшись чуть ли не у меня за спиной, и взгляд ее буквально вцепился в торчащего из-за пояса Дзюттэ.
«Интересно, – подумал я, – от кого это Обломок прятался? От бабки? Вряд ли... Скорей всего, от посоха. Знакомы они, что ли?..»
– Откуда у вас... это? – коротко и внятно спросила Матушка Ци.
– Это... – отчего-то растерялся я. Ну как я ей объясню, что это Дзюттэ Обломок, шут ятагана Шешеза фарр-ла-Кабир?!
– Это память... о друге.
– Он принадлежал Друдлу Кабирцу, – с неприятной настойчивостью продолжила старуха. – Вы сказали – память?
– Друдл погиб, – внезапно потеряв голос, выдавил я. – Его... его убили.
– Ты... вы это видели?
– Видел, – я разозлился. По какому праву она меня допрашивает?! – Я много чего видел, Матушка Ци! Много такого, чего предпочел бы не видеть.
Некоторое время старуха молчала.
– Странно, – наконец пробормотала она. – Очень странно... Если Пересмешник умер, я должна была бы почувствовать. Но раз ты говоришь... жаль. Очень жаль...
Она еще немного помолчала.
– Ну что ж, спокойной ночи, молодые господа, – произнесла Матушка Ци после долгой, слишком долгой паузы. – Думаю, мы еще увидимся...
И все так же бесшумно скользнула в темноту.
Потом чуть слышно скрипнула дверь.
Мы с Косом постояли, переглянулись и двинулись следом за старухой.
У самого порога я наступил на что-то, зашуршавшее под моей ногой. И поднял небольшой свиток пергамента. Всего один пожелтевший и скрученный в трубку лист.
Кос тоже взглянул на мою находку.
– Бабка выронила, – коротко и без особой приязни заявил он, как будто бы только что не раскланивался
