мальчик-служка в просторной рубахе до самой земли и чистил песком бронзовый таз. Нижняя ветвь кривой древней джиды бросала тень на его лицо – скуластое, сосредоточенное, с жестким профилем дейлемца- южанина...»
Здорово! Оказывается, еще могу... детали, мелочи, подробности! Видно, Чэн Прежний все-таки не до конца умер, а просто затаился до поры до времени в Чэне Настоящем, Сегодняшнем.
Просто-непросто...
Зато Чэна Настоящего почти совсем перестали интересовать подробности внешние, подвластные точному описанию; мелочи, которые можно потрогать. На первый план вышло непосредственно действие, которое можно только прочувствовать; и чувства, которые можно лишь ощутить, не успевая обдумать; и ощущения, личные ощущения при столкновении с этой стремительной и не всегда понятной для рассудка жизнью.
И отношения между мной и людьми. И Блистающими. И их отношения между собой.
Раньше, глядя на крону дерева бытия, я пытался рассмотреть по очереди каждый листок – как он выглядит. Теперь же я не замечал отдельных листьев, но видел листву – и слышал ее шелест, отдыхал в прохладе ее тени и листья были для меня единым целым.
Не листья, но листва.
Так бывает при Беседе. Все мелкое послушно отступает в сторону; все незначительное и потому способное отвлечь, отметается вихрем происходящего; сознание, память о прошлом, оценка настоящего, мечты о будущем – этого больше нет, а есть нечто сокровенное, поднимающееся из глубин подобно Треххвостому дракону Он-на... и этот дракон способен решать не раздумывая, поступать не сомневаясь и дышать ветром сиюминутного полной грудью.
Возможно, этот дракон и есть душа.
...Я Беседовал с Жизнью – узнав Смерть, я мог себе это позволить.
И мог позволить себе перестать быть мелочным.
Одного я не мог себе позволить – это перестать умываться.
И я пошел умываться.
Этим утром Кос, вопреки своей новой привычке, проснулся раньше меня, и, когда я спустился в харчевню, завтрак уже был на столе. Мяса мне с утра не хотелось, но ан-Танья словно предугадал мои желания: сыр, зелень, лепешки и крепкий чай. Как раз то, что надо. Кроме нас с Косом, несмотря на довольно поздний час, никого в харчевне не было – и я принялся жевать.
Закончив трапезу, я жестом подозвал длинноносого хозяина.
– А скажи-ка мне, любезный, здесь ли еще эта старуха... то есть Матушка Ци?
Вопрос был совершенно безобидный, но маленькие глазки нашего караван-сарайщика почему-то тут же забегали – причем в разные стороны.
– Нет, почтеннейший, нет, благородный господин, она на рассвете ушла – рано встала, поела, сказала, что расплатится в другой раз, и ушла.
Что-то непохож был наш хозяин на человека, с которым можно расплатиться в другой раз. Во всяком случае, без воплей и скандалов.
– Не сказала – куда?
– А она никогда не говорит.
– Так ты, любезный, ее знаешь?
– Ну вы спросите, благородный господин! Да эту старую ворожею... то есть Матушку Ци, конечно, каждый караван-сарайщик на Фаррском тракте знает. Раз в полгода непременно объявляется...
– Много путешествует, значит, – то ли спросил, то ли просто заметил Кос.
– Много? Да, почитай, только этим и занимается!
Далее продолжать разговор не имело никакого смысла – хозяин или ничего больше не знал, или не хотел говорить.
– Спасибо, – небрежно кивнул я, а Кос сверкнул монетой – и хозяин, поймав мзду на лету, понятливо исчез.
– Говорила – еще, мол, свидимся, – пробормотал я, ни к кому не обращаясь. – Ну что ж, может, и свидимся... Вот тогда и получишь, Матушка, свои записи обратно.
Потом я повернулся к ан-Танье.
– Мы тут немного задержимся.
– Зачем?
– Да так... выяснить кое-что надо. Пришла пора завязать более тесное знакомство.
Кос непонимающе поглядел на меня. Действительно, о каких выяснениях и знакомствах могла идти речь, если в караван-сарае кроме нас и хозяина, похоже, никого не осталось?
Впрочем, я-то знал – что надо выяснить и, главное, у КОГО!
Я неторопливо поднялся из-за стола – еще бы, после такого завтрака! – и прошел в нашу келью. Все еще недоумевающий Кос проследовал за мной.
Усевшись на низкую кровать, я аккуратно положил рядом с собой Дзюттэ и Сая Второго, и, глубоко вздохнув, взялся правой рукой за рукоять Единорога.
– А ты, Кос, – за миг до того обратился я к усевшемуся было на свою кровать ан-Танье, – бери-ка эсток
