оказалось, что он в мое отсутствие вернулся из экспедиции, ждал, запсиховал, начал смотреть бумаги на столе и полках, книги…
«Эт-то что еще у тебя такое?!» — орал он, тряся рукописями. Это были «Чевенгур», «Собачье сердце», «Доктор Живаго». Злой, красный. Я думал, ударит. Нет, сдержался.
«Что… читаю, не видишь, что ли?» — «Я не спрашиваю… Где ты это взял?!..»
Он был Железный Человек. Непреклонный. Чистый. Один, без матери, растил меня.
«Где… ты… взял?! — долбил он меня в лоб, словно обухом топора. — Ты… ты знаешь, представляешь ли себе, что это такое?!» — «Да чего ты, в самом деле… отстань, я спать хочу…» Он вздохнул: «Нет, ничего ты, видно, не понимаешь, сынок… Ты связался с врагами, и я не могу допустить… — Он охнул, схватился за грудь. — В общем, так: я позвонил куда следует. Все обсказал. Пойдешь вот по этому адресу, — он протянул бумажку, — там для тебя уже заказан пропуск… вот в этот кабинет». — «Никуда я не пойду, что за чепуха!» — «Пойдешь. Или ты не сын мне больше. Иди и очистись от всей этой гадости, накипи. Мне горько, что ты отступил от наших идеалов…» — «Я не отступил! Ну что это за жизнь… Ты чего… откуда свалился, вообще? Ты где живешь? Какие враги?! Это же литература!»
Он встал и крикнул, указывая на дверь: «Ступай!! Или за тобой придут. Я позабочусь об этом. И ты не увидишь больше ни института, ни этой квартиры».
Можно было не ходить, конечно. Но я подумал: если уж он позвонил, все равно доберутся. Не лучше ли сделать шаг навстречу? Зачем зря рисковать институтом, который сам выбрал, расположением человека, которого люблю, который для меня — единственный на свете?
Пропуск, правда, был заказан. И я поднялся в кабинет. Представился ему. Он был круглый, опрятный, улыбчивый.
«Как же вы так? — укоризненно спросил он. — Ай-яй-яй. Ах-ах-ах». И сразу: «Где взяли? Конкретнее: кто дал?» — «Не скажу». — «Ну и не надо, пожалуйста, — краснодушно произнес он. — Мы знаем и так. Вайсман, да? Семен Вайсман? Мы ведь давненько присматриваем за ним и знаем его окружение. Надо сказать, что вы вовремя пришли сюда. Ибо та компания догуливает последние денечки. Вы, верно, рассуждаете про себя, — он улыбнулся, — мол, что это он говорит мне такие вещи? А вот что: сейчас вы сядете и напишете своей рукой: как, что и кто. Когда, где. И озаглавите это: „Явка с повинной“. Ясно?» — «Ни за что!» — «Ну, напра-асно. Я же хочу помочь вам, только и всего. Пройдете свидетелем, в институт мы не сообщим, учитесь на здоровье! Может быть, из вас и выйдет человек. И не надо упрямиться. Вы же видите: нам и так все известно. Так что с вашей стороны это будет только констатация фактов, вот и все. И не рискуйте, вы никому этим не принесете облегчения. Пожалейте отца в конце концов. Он у вас настоящий человек, патриот».
Покойный батя! Ты умер через три года, после трудного маршрута, в палатке. Я в то время уже работал мастером на стройке, а Сеня Вайсман заканчивал отбывать свой срок в колонии… Железный Человек, ты-то в чем был здесь виноват?
«Я не хочу и не буду писать доносы на друзей!» — «Перестаньте, какие тут доносы… Просто нужно сразу решить: или — или. За или против? Принципиально. Ну подумайте, что у вас может быть общего с этим… кучерявым, извините? Имейте в виду: тем, кто нас не слушает, мы можем делать весьма больно…»
…Я только похоронил отца, было тоскливо и пусто, и вдруг — явился Сенька. Прилично одетый, только короткие волосы и серое, лагерное лицо. «Что же ты наделал, сволочь?» — спросил он и попытался ударить меня в лицо кулаком. «Успокойся, Сеня. Пойдем, выпьем лучше, посидим». — «С чего ты взял, что я стану с тобой пить?» — закричал он. «А почему нет? Ну, пошли, не обижай, у меня отец помер». — «Ты же Иуда, доносчик! Раньше таких из общества исключали, они… сами стрелялись, вот!» — «Вон что… Нет, Семен, я не Иуда, и не доносчик, и стреляться не стану. Там уже все знали, поверь. И у меня не было выхода. Или вместе с тобой вдоль по Владимирке, или — нет. Почему я должен был выбрать худшее?» — «Да… с тобой тяжело. Тебе, я вижу, выгодно быть таким…» Он ушел. А вскоре и вообще куда-то сгинул, говорили, что уехал — туда… Ну и ладно. Скатертью, как говорится, дорога. И мне не в чем винить себя. Чист.
Только вот то жалко, что были мы большие друзья…
…Илья Иванович очнулся, встал со скамейки и огляделся. Кому это все он только что рассказывал? Никого не было кругом. Только большая луна по-прежнему бежала по небу, одиноко стояла будочка среди островка земли, обнесенного забором. Он закурил, бросил в котлован скомканную пустую пачку из-под «Мальборо». Она прилипла там к грунту цветным маленьким комочком. Повернулся и пошел. Тихо, осторожно, не оглядываясь, брел по дорожке. Сердце билось тупо, болезненно.
ИСТОРИЯ ПЯТАЯ
Настал черед дежурить на стройке Феде Гильмуллину. Федя недавно вышел из отпуска, который провел на родине, в большом татарском селе, у брата-муллы. Брат был уже старый, толстый, с маленькой седой бородкой. Подвыпив с ним, Федя (татарское его имя было — Файзулла) неустанно обличал религиозную профессию брата, его отсталые убеждения. Мулла обычно выслушивал такие рассуждения добродушно, не пускаясь в особенные разговоры на эту тему. Файзулла нравился ему не только потому, что был братом, но еще и тем, что имел золотые руки и изрядное трудолюбие. В то время как мулла исполнял свою непочетную для Феди службу, сам он обязательно находил себе какую-нибудь работу у него в хозяйстве: возил, пилил, строгал, приколачивал. Все старье, все обветшавшее ко времени его отъезда обретало прочность, белело свежим деревом. У Феди и в городе был свой дом с хозяйством, и он ни за что на свете не согласился бы променять его на квартиру. И здесь он тоже целыми вечерами, а в выходные — с утра до вечера, если не уезжал на рыбалку, — копался, занимался чем-то в доме, в пристройке, в огороде, в палисаднике. И делал все неторопливо, добротно и красиво. В строительно-монтажном управлении Федя раньше был бригадиром, и бригада у него числилась одной из лучших, потому что Федя и людей понимал, и любил порядок, и его уважали, и стремились к нему в бригаду — там был заработок. Но вдруг начальство свергло Федю и поставило на его место Костю Фомина, студента-заочника, — пускай, мол, растет человек, привыкает к руководству. Гильмуллина такое решение обидело очень больно: уж он-то знал, что в бригадирах его место, как нигде. С трудом усмирив себя, он стал работать в Костиной бригаде простым плотником-бетонщиком. Костя был мягок, легко поддавался влиянию, и, постепенно приспосабливаясь к этому, бригада стала работать шаляй-валяй, не больно стараясь. И Федя тоже работал шаляй-валяй, как все. Только вечерами, недовольный дневной работой, становился еще неистовее. Точно по мановению руки вокруг него сгруппировалось еще несколько таких же недовольных, и составилась артель, начавшая возводить в свободное от работы время дачки, домики на мичуринских участках, баньки и прочие деревянные, а порою и каменные сооружения. В артели этой Федя, как и полагается, был старшим, иначе — бригадиром. И все у него делалось как следует, как встарь, а это значит — не посачкуешь. Появились вдруг деньги, которых раньше всегда не хватало и которые Федя, как человек скромных запросов, не знал, куда девать. На машину у него было, но он сначала решил построить в своей усадьбе капитальный гараж. И вот теперь ждал, когда на стройку начнут возить поломанные бетонные блоки, чтобы их можно было выбраковать и увезти домой.
Человек Федя был практичный, деловой, в обычном состоянии имел вид молчаливо-степенного, задумчивого татарского мужичка себе на уме. Но хитрым он вряд ли был, во всяком случае, гораздо проще того же Гени Скрипова или дискжокея Толика Рябухи. Именно поэтому он отнесся к заданию сторожить стройку очень серьезно, как и ко всему, что ему поручали. Надо — значит, надо, какие могут тут быть разговоры? Проводив товарищей с работы, Федя сел на скамеечку возле будки, положил на оставленный бывшим молодым специалистом сборник стихов листок бумаги и, строго поглядывая вокруг, чтобы посторонние люди не шатались по стройке, стал писать письмо брату-мулле. В нем он призывал брата бросить напускать религиозный дурман на татарское население, а лучше продать свой дом в большом селе и переехать для постоянного житья в город. Лично он, Файзулла, поможет ему — в случае согласия — сторговать здесь неплохой домишко с усадьбой, — а также походатайствует, чтобы бывшего муллу
