бухнула. «Ой-ёй!» — скричал кто-то изнутри. В коридор стали выходить жильцы.
— Кур-рва-а! — надрывался Геня, беря новый разгон. А когда, отыграв обратно, оказался у противоположной стены, его схапал за плечо здоровый мужик в майке и притянул к себе:
— Ты зачем здесь шалишь? Ты здесь не шали, а то загну салазки, будешь знать. А с этой блудью я еще разберусь. Надоело. Канай, голубь!
Говоря это, он вытащил Геню на лестницу и турнул его вниз. Геня скатился, на лестничной клетке упал; встав на четвереньки, поглядел на столкнувшего его мужика. Тот был устрашающе могуч, но мало того, рядом с ним стояли еще двое и строго глядели на Геню. Да, с такими связываться не стоит, живо сломают. Ладно. Попробуем другую тактику. Скрипов встал, злобно выругался в сторону жильцов и — стремглав наружу, чтобы не догнали. Сразу же свернул за угол барака, обогнул его и выбежал с другой стороны, прямо под окно Полиной комнаты. Ночник там уже не горел. Снова кровь мутно хлынула в мозг. «Я ее… любил… любил… к ней… как к человеку… а она… словно фраера… хо… хо… хооххх…» Геня покружил возле стены дома и нашел булыжник. Им он и зафитилил в окно изменницы-подруги. Раздался звон: камень влетел внутрь и ударился во что-то деревянное. Тотчас же распахнулась створка, голый, в одних трусах, мужчина, белея телом, вспрыгнул на подоконник, свесился, приладившись, на руках и, упав на землю, оказался внезапно рядом с разъяренным, но не ожидавшим такого поворота дела Геней. Рецидивист только успел прошипеть:
— Ну ты, ты, в натури… — и, изобразив пальцами рога, ткнуть ими в сторону противника, будто бы собирался выколоть глаза. Но тут же был сбит с ног резким ударом по колену. Геня упал и замер в страхе. Мужчина нащупал ворот его болоньевой куртки, оторвал от земли, подвесил так, что подошвы скриповских сапог болтались сантиметрах в пяти от земли, и сказал неожиданно мягким голосом:
— С-скати-ина…
После этого он отбросил его от себя, и, уже летя в воздухе, Геня почувствовал пинок такой силы, что отнялась вся задняя часть от копчика до пяток, но лишь на мгновение. Шлепнувшись, он ободрал лицо, ладони; чудом осталась цела бутылка в кармане брюк, а то ранения могли быть тяжелее. Поднявшись, Геня сразу бросился прочь, за барак, даже не попытавшись заглянуть в лицо сопернику. Острое, отработанное чутье бывшего рецидивиста сказало ему: здесь сила сильнее твоей, поэтому уходи! Включился инстинкт самосохранения, столько раз спасавший раньше. И он трусливо побежал от бараков. Но душа клокотала и задыхалась от ужасного коварства женщины, от разрушенных больших надежд на сегодняшнюю ночь.
«Сука… сука…» — подвывал Геня. Бараки кончились, и он, весь в грязи, выбежал на асфальт перед пятиэтажным кирпичным домом. Глянул на часы — уже одиннадцать. Возле дома был маленький скверик. Сев на песочницу, Скрипов вытащил из кармана бутылку и стал рвать зубами пробку. Выпил, не отрываясь, треть и внезапно ощутил спокойствие. Такое властное, сосредоточенное, какого уже давно не ощущал. Покуривая, он подождал немного: не выйдет ли кто-нибудь из дома. Вот вышли двое парней, но что толку идти за ними, самого запросто уторкают. Если бы бабенка… Однако вокруг было тихо, и Геня снова принялся за водку.
Он выпил ее всю, разбил бутылку о грибок песочницы, оставив при себе острое, зазубренное горлышко, и двинулся на охоту по ночным улицам. Сосредоточенно гонялся за попадавшими в поле зрения прохожими, но они легко убегали от него, потому что Геня был пьян, падал. Так он пересек полгорода и оказался перед дырой в заборе стройки, где работал плотником-бетонщиком. К этому времени бывший рецидивист уже захотел спать. Он пролез в дыру и направился к будке, над дверью которой горела лампочка. Возле будки на чурбачке сидела Комендантша. У ног ее лежал черный пудель-кобелек.
— Привет, м-мамаша, — вполне миролюбиво сказал Геня. Злоба его на коварный и злой мир выдохлась и, вероятнее всего, он забрался бы в будку и грохнулся спать, если бы не пудель: он, почуяв Геню, злобно зарычал и сунулся оскаленной пастью к Гениной ноге. Тот выругался и хотел пнуть собаку, но старуха схватила его за локоть:
— Перестань же дразнить собаку, наконец! Ах, безобразие какое.
— А он… чего?
— Его как раз можно понять. Помнишь тот твой удар? Он не забыл.
— Ах, он не забы-ыл… И вы туда же, паскуды… — В Гениной голове снова заплескалась мутная, больная тоска.
Над стройкой раскатилась звонкая соловьиная трель. Кобель тихонько завыл. На носу его жирно отсвечивал лунный блик. Комендантша подняла голову и выжидательно поглядела на Геню. А он рос, пучился над ней, и ладонь его все сильнее сжимала острое бутылочное горлышко. Давно не испытываемая радость потряхивала его, словно лихорадка. Вот, вот она, вражина, и наконец-то ему будет покой! Сейчас он отомстит и за прошлые свои отсидки, и за Полину, и за жизнь с Раисой, и за другие свои неудачи. Свист соловья достиг необычайной силы. Вокруг было светло и пусто. Скрипов резко размахнулся и вонзил бутылочное горлышко в сухую и длинную старухину шею. Обливаясь кровью. Комендантша упала с чурбачка. И тут же ослепительный свет, гораздо ярче лунного, вспыхнул над строительной площадкой и озарил ее. И Геня увидел Зону Тот же забор, только — с вышками для часовых, их светлые во вспышке силуэты он видел совершенно отчетливо. Толпа гульливых некогда, а теперь угрюмых друзей-корешков окружила Геню, жала ему руку, кричала приветствия. Спокойно, с достоинством принимал он эти знаки внимания, Но затем свет пропал, Зона исчезла, и ужасная мысль проникла в пьяный, разгоряченный преступлением мозг: а если — не Зона, а выше, до самых пределов? Станет кто-то церемониться, если речь зайдет о рецидивисте, хоть и бывшем! Геня застонал, выронил из окрашенной чужой кровью руки зазубренное стекло, повалился на скамейку и потерял сознание.
Утром он пришел в себя, ощутив, как к лицу его прикасается и гладит что-то теплое, мокрое, шершавое. Открыл глаза — черный пуделек стоял над ним и лизал щеки, нос, губы. Геня вздрогнул, чихнул — и собака тотчас унеслась через дыру в заборе. Он сел, огляделся.
Ни души. Поднял с земли зазубренное бутылочное горлышко, без всяких следов крови. И старухи нет, и не похоже, чтобы ее уносили, уж его-то в этом случае побеспокоили бы обязательно! Значит, поблазнило? Вот ведь какая приключилась сатана! Геня вспомнил свои вчерашние похождения и покачал головой. Нет, надо завязывать с этими делами, а то нарвешься, чего еще проще… Он взял горлышко, спустился в котлован и похоронил его рядом с закопанной молодым специалистом тяжелой золоченой кистью и белой папкой дяди Миши Мохнутина. Постоял немного, повздыхал о чем-то своем и пошел заколачивать дыру в заборе.
Когда, ближе к обеду, на стройке снова появилась Комендантша, Геня сначала не поверил своим глазам: шея у нее была забинтована.
— Где шею повредила? — спросил ее бригадир Костя, и она ответила коротко:
— Поранилась о стекло.
От таких слов у бывшего рецидивиста закололо в груди. Стараясь не глядеть на старуху, он направился в будку, занял там у дяди Миши рублевку, сходил в столовую, купил три котлеты пикантных, завернул их в газетку и на стройке отдал черному пудельку. Тот сожрал подарок с большим аппетитом, а Комендантша — так показалось Скрипову — поглядела на него с необыкновенной мягкостью. Весь остаток смены он был бодрым и веселым.
ИСТОРИЯ ЧЕТВЕРТАЯ
Начальник строительно-монтажного управления Илья Иванович Муромцев вернулся домой поздно вечером и сильно не в духе. Шуганул по углам дочерей Маланью да Василису, чтобы не мешались под ногами, достал из большого холодильника бутылку чешского пива и выпил всю махом. Опять вызывали в трест, 'опять была накачка, лупанули выговорком. Вроде многие годы прошли на стройке, а вот, поди ж ты, — каждый раз неприятно. Как будто он виноват в том, что опять все делается не как следует. Или никак не делается. Порядок, конечно, есть порядок, выговор тоже нельзя не дать. Разве он не понимает? Мастер спросит с бригадира, тот разведет руками: а я при чем? Того не было, то не дали, другое не завезли. Один был на больничном, другой на сессии райсовета, третья в декрете. С мастера спросит прораб и услышит в ответ почти то же самое: я бы, мол, с удовольствием и доброй душой, да ведь сам видишь, как получается…
