часов двадцать минут.
Метели не было, и она не заносила мне дорогу. Но мороз слегка окреп, и стало скользко. Еще гололед начнется! Тогда можно будет в школу на коньках ездить.
На небе взошла луна. Круглая-круглая. Она висела прямо над домом и, казалось, вот-вот его заденет. И звезд мерцало много-много. И никому было неизвестно, что там, в темном космосе, делалось.
Я прошла последний девятиэтажный дом, дальше был пустырь. Старые дома снесли, а стройка еще не началась. «Вдруг Рыжиков не придет? — подумала я. — Зачем ему из дома ночью выходить?»
Но тут я услышала:
— Веткина! — и увидела Рыжикова.
Он стоял под деревом и, может быть, очень давно и безнадежно ждал меня.
— Я думал, ты не придешь. Молодец, Веткина. Иди за мной.
Рыжиков твердым шагом пошел в темноту. Мы свернули за развалины старого дома, от которого осталась только крепкая кирпичная стена. Ее сносили, сносили — так и не могли снести. На этой стене с Аней Суховой мы играли в цирк. Днем, конечно.
Рыжиков остановился. Сейчас, наверно, начнет в любви объясняться. Я проглотила комочек снега и от волнения закашляла.
— В Одессе была? — спросил Рыжиков.
— В Одессе? В какой Одессе? А… Не была в Одессе.
— Ты больная, что ли? — спросил Рыжиков. — Голос потеряла.
— Здоровая. А при чем тут Одесса? — Я все еще переживала, что Рыжиков мне в любви будет объясняться, а я ведь еще не решила, полюблю ли его навеки. Но если он будет уж очень страдать, то полюблю.
— В Одессе есть катакомбы. Слышала? — спросил Рыжиков.
— Слышала.
— А этот сугроб видишь?
— Вижу.
Сугроб около стены правда был высокий и длинный как будто весь снег специально всю зиму валил в одно место, вот сюда, к этой стене.
Рыжиков нагнулся и стал что-то делать в снегу. Я увидела, что он будто дверь открыл в этот сугроб. Черная дыра возникла. Неужели клад здесь зарыт!
— Это что? — спросила я и заглянула в дыру, из которой повеяло холодом и мраком.
— Это тоже катакомбы, — сказал Рыжиков. — Сам вырыл. Я полезу вперед, ты за мной.
— Зачем? — Мне совсем не хотелось лезть туда. И так темно, а там еще темнее… — Давай завтра днем.
— Днем и дурак может, — сказал Рыжиков. — Так и скажи, что боишься.
Я поняла, что настала минута испытать свою волю и дух.
— Я готова, — твердо сказала я.
Рыжиков нагнулся и полез. Я взглянула на луну и на звезды и тоже полезла.
Снежная пещера была довольно узкая и низкая. Можно было лишь ползти. И мы ползли. Прямо у моего носа торчали ботинки Рыжикова. В сапоги мне набился снег, твердый, ледяной. Надо было брюки надеть и шапку с длинными ушами. Дусин берет сползал все время на глаза.
Мне казалось, что мы очень давно ползем. Как это Рыжикову удалось вырыть такую длинную пещеру? Неожиданно Рыжиков остановился, и я ткнулась носом в его ботинки.
— Все, — сказал он, — доползли.
Голос его звучал глухо, растворялся в снегу.
Я посмотрела вперед. Смотри не смотри, впереди чернота. Но зачем-то я поползла дальше, прямо на Рыжикова.
— Куда? — зашипел он.
Я вытянула вперед руку и уперлась в снеговую стену. Дальше ползти было некуда.
— Давай назад! — прошептал Рыжиков.
Но было так тесно, что я боялась пошевелиться. Время шло. Часы Рыжикова исправно показывали час, день, месяц, год.
Мне казалось, что если я пошевелюсь, то снег обвалится на нас. И мы будем тут лежать под снегом, а мама с папой думают, что я к Оле ушла. Может быть, они все-таки догадаются, возьмут собаку-ищейку, она по следам разыщет, и нас откопают. А вдруг метель началась, все можно ожидать, и следы замело. Тогда уж всё, никто не догадается.
— Ползи, тебе говорят, а то замерзнем, — зашептал Рыжиков.
Но позади было так же темно, как впереди, никакого просвета. Может быть, нас замуровали?
Рыжиков пошевелился. На голову мне сразу посыпался снег.
— Ползи! — приказал Рыжиков. — Да не вперед, а назад.
Я тихонько перевалилась на бок и двинулась с места. Мы ползли молча. Наверно, темнота никогда не кончится. Наконец я почувствовала: ноги выползли, а потом и голова.
Мы сели на снег. Ночь была прекрасна. Никогда я еще не видела столько звезд и такой большой и желтой луны. Рыжиков тоже смотрел на луну.
— У тебя клаустрофобия, — сказал он.
— Что у меня?
— Кла-ус-тро-фо-би-я, — по слогам произнес Рыжиков. — Это значит — боязнь замкнутого пространства. Есть еще а-го-ра-фобия. Боязнь открытого пространства. Давай съездим куда-нибудь в поле, на простор, посмотрим, есть ли у тебя агорафобия.
Я поняла, что только еще начала себя познавать, Но, наверно, у меня всё есть.
— А у тебя ничего такого нет? — спросила я Рыжикова.
Рыжиков промолчал. Наверно, он устал, и ему надоело разговаривать. Я тоже устала.
Но дома мне пришлось еще долго говорить.
— С собакой хотели тебя искать! — возмущалась мама. — Посмотри, на кого ты похожа! Нельзя на улицу выпустить!
На следующий день, когда я пошла в школу, взяла с собой коробок спичек. Тренироваться надо ежедневно и ежечасно, так говорит Рыжиков.
— Хочешь закалять волю и дух? — спросила я подругу Таню.
— Ты что — в проруби решила купаться? — спросила она.
— Почему в проруби? — удивилась я, потому что мне такое и в голову не приходило.
— Вчера по телевизору показывали «моржей», так называются те, которые зимой купаются, — сказала Таня. — Я сразу подумала, что, наверно, Веткина запишется, «моржом» станет.
Почему Таня так решила? Я и плаваю-то плохо, один раз даже чуть не утонула. Да и разве меня мама отпустит в проруби купаться?
— Между прочим, есть такие люди, которые по углям ходят, — сказала я.
— По горячим? — удивилась Таня.
— По раскаленным.
— Ну уж это ты сочиняешь, — сказала Таня.
— Спроси Рыжикова. Он сам, может быть, скоро будет ходить по углям. Надо закалять волю и дух.
Тут я достала спички и рассказала Тане, как и что нужно делать.
— А если будет больно? — спросила Таня.
— Ты не думай о боли, решительно бей.
Таня осторожненько стукнула по спичке. Спичка свалилась, только и всего.
— Я не поверю, что спичку можно так сломать, — сказала Таня.
— Подожди, придет Рыжиков, запросто весь коробок переломает.
К нам начали подходить ребята и спрашивать, что мы делаем. Я все рассказывала, как закалить волю и дух.
Из моего коробка все стали брать спички.
