точку и молчал. Я, чтобы как-то заполнить паузу, достал сигареты, придвинул к себе чайное блюдце, так как пепельниц на столе не было.
– Не хами, – спокойно сказал Микаэл, – в моем доме нельзя курить. Ты, Паша, извини за грубость, но ты можешь сказать своему новому хозяину, что я согласен встречаться. Я сейчас уже вижу, что мне одному это дело не поднять. Там шестьдесят гектаров земли, из них землей можно назвать от силы пять процентов, остальное скальные породы: базальт, гранит, туда-сюда. Бабки на разработку нужны огромные, а за кредитом обращаться – только шум поднимать. Сразу народу набежит прорва, из «Де Бирс» приедут к этому мутанту – президенту танзанийскому, и я могу вообще всего лишиться, а я за тот участок немало отвалил, между прочим. Короче, так: я сам ему звонить не стану. Появился ты? – прекрасно. Работаешь на Феликса? – очень хорошо, хотя, не скрою, я мог бы платить больше, зная, как ты можешь и умеешь работать.
– Мы бы с тобой не сработались, Мика. Не обижайся, но ты слишком авторитарен, а у меня спина плохо гнется. К тому же у нас с тобой, помнится, были когда-то серьезные противоречия, я очень хотел тебя посадить, а ты этому активно возражал. Да и курить у тебя в доме нельзя.
– Ну, как знаешь, – его задели мои слова, вон как ноздри раздуваются. Прямо скаковой верблюд. Работать на него, каково? Да я подыхать буду… – Когда будет ответ? Я бы мог, конечно, и сам ему позвонить, договориться, но не хочется лишать тебя интересной работы.
– Хочешь унизить меня, Мика? Отыграться за прошлое? Валяй, я не обижусь. Ты себя мнишь тем-кто- может-показывать-пальцем? Это ты напрасно, мною понукать себе дороже выйдет.
Произнося этот полный пафоса спич, я медленно отступал к двери, а Микаэл так же медленно, молча шел на меня. Наконец я споткнулся о дверной порог и чуть не упал. Со стороны это, должно быть, выглядело довольно жалко, но на то она и жизнь, чтобы порой выпадала возможность крепчать в таких ситуациях и, стиснув зубы, идти к намеченной цели. Промежуточные курьезы не вспоминаются, когда плюешь на могилу гадины. Я жесток, к чему скрывать, меня вырастила система, и порой то самое выражение про «упавшую планку» подходит ко мне как нельзя лучше. Но я сдерживаюсь. Нет на свете полностью, по настоящему хладнокровных людей, и то, что именуется обычно «железной выдержкой», есть лишь маска, умело приклеенная на лицо, внутри же вовсю бушует адреналин, разрушающий сердце и нервную систему. Лучше заорать, выплеснуть все наружу, но если бы это было возможно всегда, то, наверное, такой гадости, как инфаркт, на свете и в помине бы не осталось. Коварно сердце человеческое – никогда не реагирует тут же, адекватно проблеме, но накапливает в себе боль и потом сразу всем этим боезапасом стреляет по самому себе.
Я упал бы навзничь, но схватился обеими руками за дверной проем. Удержался. Выпрямился с видом не успевшего потеряться достоинства.
– Бывай, Микаэл. До встречи. Поверь, была бы моя воля, я никогда бы тебя не потревожил. Ты прав – работа есть работа, вернее, не работа, а служба. Я же того, служивый человек. Завтра увижу Феликса, переговорю с ним и сразу дам тебе знать.
Был я в тот момент похож на лебезящую болонку, но хромой клюнул, заулыбался. Они любят такие «победы». Козлы вонючие.
– Ага, давай, Паша. Попутного ветра. И вот еще что, давай общаться согласно субординации. Вот тебе карточка твоего коллеги, он отвечает за обеспечение моей безопасности, ему и звони, он мне передаст.
Она встретила меня в прихожей. Молча подошла, обняла, не дожидаясь, пока я сниму куртку.
– Ты пахнешь дождем. Я люблю этот запах с детства, он мне напоминает Ригу. Там часто шел дождь. Ты будешь ужинать? Я сходила в магазин и приволокла целый мешок еды. Инстинкт женщины, к которой вдруг – о счастье! – откуда ни возьмись на голову свалился мужчинка. Надо же его удержать всеми доступными средствами…
…От полуфабрикатов, даже очень качественных, у меня начинается головокружение, настолько они, что называется, «приелись». А здесь, как в сказке: суп-рассольник «Любовь алкоголика»! Я ел его с такой жадностью, как будто хотел наесться впрок на всю оставшуюся жизнь.
– Женщина, которая умеет варить такой рассольник, заслужила Нобелевскую премию в области кулинарии. Жаль, что такая не выплачивается. Старикашка Нобель был, видать, равнодушен к подобным вещам.
– Жаль только, что огурцы магазинные, маринованные. Меня мать научила, – Вика вздохнула, – а вот до всего остального пришлось доходить самой. Я столько шишек набила… Да и вообще половина жизни прошла совершенно по-идиотски. Знаешь, я каждое утро поднимаюсь с таким чувством, что это в последний раз. Представляешь, что у меня внутри?
– Часовая мина?
– Именно. В твоей семье, ну, в которой ты вырос, есть какая-нибудь фамильная сказка?
Я изобразил на лице задумчивость.
– Нет. Отец был военным, мать учительницей математики, гарнизонная жизнь, все скучно, одним словом. Я был предоставлен сам себе и за это благодарен своим родителям. Так иногда бывает, что ребенок воспитывает себя сам и что-то путное из этого получается. Правда, не в моем случае, – хохотнул я. – А что, в твоей семье есть фамильная сказка?
– Я же наполовину эстонка, у меня отец русский. А бабка вообще была замужем за немецким помещиком. Своя усадьба, леса, поля, короче, все как положено. И вот, когда она была беременна моей матерью, вдруг выяснилось, что у ее мужа роман с какой-то дамой из Кенигсберга. Он там часто бывал по делам, ну вот и… Причем дед настолько сильно увлекся, что всерьез подумывал о разводе, имел наглость сообщить об этом супруге, находившейся в положении, и укатил в свой Кенигсберг. Бабка просто так, без боя, сдаваться не собиралась, проявила характер и поехала за ним следом. Уж не знаю как, но она довольно скоро нашла разлучницу, подкараулила, когда та была дома одна, и заявилась к ней с видом оскорбленного достоинства и красноречивым аргументом в виде шестимесячного животика. Нет, никто ни с кем не дрался, наоборот, дама из Кенигсберга стала уверять мою бабку, что знать не знала про ее существование, якобы немецкий помещик утверждал, что он свободен как вольный ветер и никакой, тем более беременной, жены у него отродясь не бывало.
– Обычная история. Все так говорят.
Она невесело взглянула на меня:
– Ты так считаешь? И ты тоже так говоришь?
Я заметно стушевался, бесцельно подвигал пальцем кружку с чаем, отчего она чуть было не опрокинулась прямо на скатерть.
– Если честно, нет. Как-то не было у меня в жизни таких ситуаций. На самом деле это непорядочно, я вообще не понимаю, зачем я так сказал. Попса какая-то…
– В общем, все закончилось обещанием выкинуть чужого мужа из сердца и на порог его не пускать. А в конце разговора любовница моего деда подарила моей бабке бриллиантовые сережки. Сказала, что в знак примирения, чтобы та не держала на нее зла. Бабке сережки настолько понравились, что она не смогла устоять, тем более что в душе совершенно искренне простила «заблудшую» женщину. И все как-то наладилось. Встало на свои места. Бабка сделала вид, что ни о чем таком и не догадывается, муж вернулся в семью. Вскоре на свет появилась моя мать, дед переквалифицировался в антиквара, семья перебралась в Ригу, вот только мать моя с самого рождения часто болела, а в конце концов совсем слегла. У бабки жизнь разделилась на две части: белая постель дочери и вытертая доска для коленей в костеле. Когда ничто не помогает, то люди приходят к Богу. А я думаю, что если бы хоть кто-то помнил о нем постоянно, то…
– Нет, – я оборвал ее, – не говори этого.
– Почему?
– Потому что так никогда не будет. «Пока гром не грянет», известна тебе такая поговорка? Так что было дальше?
– Как всегда, бабка торопилась к вечерней молитве и, чтобы не опоздать, пошла через кладбище. Там она встретила, как ты думаешь, кого?
– Милая, ты рассказываешь сказку, а в сказке все бывает, и предполагать что-то – для слушателя пустая трата времени. Не знаю, одним словом. Даже вообразить не могу.
– На лавке возле чьей-то могилы сидела задрипанного вида женщина, которую сердобольная бабка
