приняла за нищенку. И, несмотря на то что опаздывала, все же полезла в сумочку за кошельком, достала несколько монет и протянула нищенке. Но замарашка ударила ее по руке, монетки упали в грязь, а бабка вскрикнула не столько от боли, сколько от неожиданности.
– Вы что это? С ума сошли, что ли? Вы что это себе позволяете? Или я мало даю?
Нищенка фыркнула:
– Считаешь, что это ты мне должна помогать? А вот я так что-то не думаю. По мне, так это тебе скоро впору будет идти с протянутой рукой. Твой мир вот-вот рухнет, я это отлично вижу. Дочь твоя больна и скоро умрет. А с ее смертью все твое счастье кончится и больше никогда не начнется. Вот так-то… А ты мне милостыню. Сядь-ка рядом, – потребовала мнимая нищенка.
Бабка опустилась на лавку рядом с этой женщиной и, не в силах более сдерживаться, расплакалась.
– Откуда ты все знаешь? Кто ты такая?
– А тебе не все ли равно? Разве я говорю неправду? Да ты не бойся, я не ведьма, не колдунья. Просто пришла навестить свою сестру.
– Зачем ты мне все это рассказываешь? При чем тут твоя сестра? – сквозь слезы спросила бабка.
– При том, что ты была с ней знакома. Когда-то в Кенигсберге она была любовницей твоего мужа. Помнишь?
У бабки дыхание стало частым-частым, сердце готово было выпрыгнуть и шлепнуться на брусчатку сырым куском.
– Да. Так Лотта умерла?
– Она сама во всем виновата, – сварливо ответила мнимая нищенка, – нечего было лезть к женатому мужику. И уж тем более незачем было проклинать его беременную жену. Тебя, то есть, – пояснила она.
– Но ведь мы тогда расстались по-дружески! Она и не думала меня проклинать, ты что-то путаешь!
– Помнишь, она подарила тебе сережки?
– Конечно помню! Они и сейчас на мне, вот, – бабка подняла волосы и продемонстрировала, что в ее уши вставлены те самые бриллиантовые серьги.
– Да… – старуха скривилась, как от боли, – это они. Ведь она не просто так тогда подарила их тебе. Улыбалась, но в душе прокляла тебя так сильно, что ее отравило собственное проклятье. Она только с виду была ангелом, а на самом деле все время ненавидела чужое счастье. Наверно, поэтому у нее так никогда и не было своего. Проклятье вернулось к ней, а я ничего не смогла сделать, было слишком поздно. Она умерла два года назад в совершенной нищете. Ничего у нее не осталось. Перед смертью она очень хотела тебя найти, попросить прощения, да вот не успела.
Бабка взяла себя в руки и спокойно сказала:
– Моя дочь больна. Она умирает. Может, это из-за нее? Из-за ее сережек? Тогда возьми их обратно.
– Это ничего не изменит, – нищенка затрясла головой, – все останется по-прежнему. Надо кому-то передать проклятье, тогда оно уйдет к другому человеку. Ты готова на это?
– Ради своего ребенка я готова на все, – твердо сказала бабка. – Это несправедливо, что моя дочь страдает из-за твоей сестры, а я даже отомстить ей не могу.
– А хочется? – нищенка спросила это с жадностью, аж вцепилась в прутья ограды до синевы пальцев.
– Хочется, – честно призналась бабка, – еще как хочется. Так бы и отшибла ей голову, да только что это даст? Ты сказала, что надо кому-то передать то, что она передала мне. Как это сделать?
– Выброси одну сережку в людном месте, чтобы кто-то ее подобрал. Лучше, если это будет молодая, полная сил девушка. Она заберет болезнь у твоей дочери.
…Чай давно остыл, а я все слушал эту необычную историю, слишком необычную, чтобы не быть правдой. В жизни куда больше чудес, чем пытаются придумать люди, не замечающие их вокруг себя. Жизнь переполнена непонятным, необъяснимым. Иногда невольно становишься участником чьего-то жизненного эпизода и не замечаешь, что с этого самого момента твоя жизнь идет совершенно по другой траектории, закольцовывается, чтобы попасть в этот же эпизод как минимум дважды. И кто знает, сколько еще таких попаданий впереди? Вот и нить, связавшая континенты, – Викина история о том, как однажды кто-то поднял с холодного асфальта блестящую драгоценную звезду и обрек себя на страдания этой находкой. Теперь я знаю всех действующих лиц, начиная с Алевтины, я знаю больше, чем сами участники этой жизненной, не придуманной драмы, и раз уж я так врос в события, на первый взгляд не имеющие ко мне никакого отношения, то бесследно это для меня уже не пройдет. Видимо, и мне уготована роль, и отнюдь не статиста, а полноценная, с диалогами и частыми появлениями на первом плане, черт побери! И я понял, что здесь как раз тот случай, когда не стоит уже пытаться влиять на события, так как я попал в рукав судьбы, по которому должен или выплыть на речной простор, или захлебнуться и пойти ко дну. Третьего варианта нет, на берег выпрыгнуть не получится при всем желании, потому что и берега-то нет. Одна сплошная илистая топь, болото с тучей кровососов. Рассказать сейчас Вике о том, что я, оказывается, «в теме»? Пожалуй, сейчас не время. Сейчас надо сделать работу, а потом, если все получится, можно будет создать легенду, пусть гадают, правда это или нет.
…Я курил, пуская дым в потолок, и лениво наблюдал, как она с любопытством разглядывает мое тело. Она ощупала мою грудь, затем свою, потом руки… Все это настолько напоминало детсадовское развлечение, когда мальчики кое-что показывают девочкам и наоборот, что я не выдержал и расхохотался.
– О чем ты думаешь, Паша?
– О комплексах людских. Мы отравлены ядом закомплексованности и не в силах нейтрализовать его до конца жизни. Мужчины пустякового роста тянутся вверх, к высоким женщинам, словно плющ по стене. Слабовольные всегда рядом с теми, кто славится твердостью характера…
– Слабые тяготеют к сильным. Извини, что перебила.
– Умница! Слабые к сильным, и в этом сила слабых, их жизненная сила. Сильные погибнут за слабых, а слабаки останутся. Им останется уповать лишь на самих себя и в свою очередь становиться сильными. В этом заключена великая конвекция характеров, принцип роста души.
– У красивых баб всегда есть уродливые подружки.
– Да? И у тебя тоже?
– Спасибо, мне приятно, что ты умеешь делать ненавязчивые комплименты. Ты, кстати, забыл про толстых, которые одержимы желанием похудеть. Хотя извини, – она рассмеялась, – что я говорю, ведь это я самым наглым образом вторглась в твою мысль.
– Да ладно, ерунда, милая. У нас разговор, а я всегда за то, чтобы говорить, а не монологизировать перед деревом. Старик Монтень писал о женщинах, которые приходят в бешенство, когда им отвечают молчанием и спокойствием, не разделяя их гневного возбуждения. Для них ответ в унисон равносилен признанию в любви. А насчет жирных – тут я с тобой не соглашусь. Как же тогда быть с гороподобными американцами? Они непоколебимы в своей жизненной уверенности. «Я такой, как есть, и горжусь этим» – это надписи на их майках восьмидесятого размера.
– Паша, американцы самая закомплексованная нация на земле. У них есть лишь их бравада тепличных огурцов. Чуть какой сквозняк, и американец в растерянности и обиде, нет привычной уютной атмосферы Штатов, где на его тушу никто не обращает внимания, там такие слишком примелькались.
– Может быть, даже, скорее всего, ты права. Все-таки феномен ненависти к Америке – это тема многих диссертаций. И если с толстыми все понятно, то доходяги-астеники, наоборот, грезят наяву о лишних килограммах. Но мне особенно любопытны лысые. У меня был один приятель, неудавшийся писатель. Бедняга не нашел с издателями общего языка и эмигрировал в Новую Зеландию. Говорят, сейчас занимается разведением крокодилов и вполне успешен. Так вот, он облысел еще в двадцать с небольшим и с тех пор страшно комплексовал по этому поводу! Потратил серьезную сумму на всякие там притирки и припарки и даже обзавелся коллекцией париков.
– Тьфу, какая гадость! Терпеть не могу мужиков в париках. «Подожди, детка, сперва я повешу на гвоздик паричок, а потом натяну гандон».
– Это из личного опыта?
