– А что ты предлагаешь? С вами бороться бесполезно, себе дороже. Поеду туда, где погоны не лезут в бизнес, Паша. В цивилизованную страну поеду.
Я достал сигарету, прикурил и долго смотрел на Феликса сквозь табачный дым. Очертания его физиономии расплывались, и постепенно мне стало казаться, что он как-то совершенно по-клоунски кривляется. В допросе необходимо выдержать паузу, она порой дороже любых, даже самых сильных слов.
– Оно конечно, – начал я, слегка покашливая, – заграница это панацея, для тебя особенно. Но вот в чем вопрос: с чем туда ехать, в эту заграницу?
– То есть? – он подался вперед.
– То и есть. Я ведь знаю, что ты распродажу устроил. Недвижимость распродаешь, сдаешь в долгосрочную аренду, заводы свои на аукцион через каких-то мартышек выставил, да все я про тебя знаю. Могу по минутам рассказать твою последнюю неделю, веришь? Могу тебе палок в колеса напихать. Да чего тут говорить, ты все понимаешь.
– Понимаю. Сколько ты хочешь?
– Ничего я не хочу. Уезжай себе на здоровье. У меня просьба скорее не материального, а гуманитарного характера.
– А именно? – удивился Феликс.
– Жизнь заковыристая штука, – начал я немного издалека, – кто знает, что может произойти? Сегодня я тебя вызвал. Ты, при всех своих миллионах, вынужден сидеть в этом дрянном кабинетишке и терпеть мои издевательства, а завтра все перевернется с ног на голову. Я тебе больше скажу – должно перевернуться. Я кто? Да никто. Мудак и беспредельщик в погонах. Ты предприниматель, светлая голова – это ты так думаешь. На самом деле ты ворюга, но это мое частно-народное мнение, уж извини. Так что я предлагаю нам помириться. Меня тоже можно понять – я человек подневольный. Прижать тебя было не исключительно моей инициативой. А сейчас я могу помочь. Сделать так, чтобы ты уехал спокойно, ничего по дороге не растеряв.
– Да я понял. Я и спрашиваю поэтому, чего ты хочешь?
– Однажды – я не знаю, когда это случится и случится ли вообще, – мы встретимся, и ты подашь мне руку. Без зла. И выслушаешь меня. Я знаю, Феликс, что ты человек слова, настоящий бизнесмен только таким и должен быть, поэтому обещай мне, что все произойдет в точности, как я прошу.
Он немного подумал и ответил:
– А потом ты о чем-то попросишь?
Я пожал плечами и улыбнулся:
– Черт его знает…
– Я согласен.
И Феликсу было позволено уехать. Я обставил все так, чтобы его отъезд выглядел словно побег, организовал даже бутафорское преследование, которое «шло по пятам», но постоянно опаздывало буквально на доли секунды, когда Феликса уже и след простыл. Так, финансовая проверка закончилась лишь спустя полгода после того, как он уже перебрался на Остров, запрос Генпрокуратуры три раза терялся в недрах самой Генпрокуратуры, а следователь по особо важным делам, не успев начать изучение дела, был с почестями отправлен на пенсию. По уровню коррупции Россия все еще стоит на месте банановых стран вроде Зимбабве, и не пользоваться этим обстоятельством было бы глупостью, непростительной для практичного человека.
Само собой разумеется, что никто из тех людей, что возвышаются над плебсом – моих руководителей, – не позволил бы свершиться тому, что свершилось, не будь на то веских, с их точки зрения, причин. Вначале Феликс финансировал их шаги вверх по карьерной лестнице, но затем, когда семена дали всходы и в руках этих людей оказалась реальная власть, он перестал быть им нужен. Более того, он стал неудобной деталью в красивой, придуманной биографии, постоянно напоминая о полууголовном, а то и вовсе бандитском происхождении российского политического истеблишмента. Убрать Феликса попробовали однажды, организовав громоподобное в буквальном смысле слова покушение: взрыв в центре города, – но он выжил. Дело получило широкий резонанс, не говорил о нем только ленивый, поползли слухи, строились различные весьма точные предположения из серии «кому это выгодно», и было решено «отжать» Феликса «по-тихому». Исполнителем был назначен… Кто? Я, разумеется.
Феликс удалился в изгнание сильно обиженным. Еще в наших с ним разговорах он постоянно твердил, что по отношению к нему поступили крайне несправедливо, и в подтексте этих его стенаний чувствовалось желание мести. Мести не сиюминутной, но долгой. Такой, которой порой посвящают целую жизнь. Своими наблюдениями я не стал делиться, тогда как обязан был сделать это, но все на свете приводит к лучшему. Во всяком случае, если под лучшим подразумевать все, что со мной произошло с момента моего освобождения из секретной тюрьмы, расположенной на территории одной из военных частей Подмосковья. Ведь воспрепятствуй я тогда бегству Феликса, поведав о своих соображениях относительно его мстительности, сидеть бы мне и поныне. А так мне дали возможность исправить мое немногословие. Туман обманчив, никогда нельзя верить туману: он искажает суть вещей, делая близкое далеким и наоборот.
…Правильная геометрия аллей Гайд-парка непонятна и вызывает неосознанную тревожность, которую всеми силами пытаешься заглушить. Я вылез из метро и, прищурившись на яркое солнце, вступил за кованые пики парковой ограды. Здесь-то меня и накрыл инстинкт самосохранения. Смутный, нелепый во всех случаях, когда предстоит по-настоящему большая, серьезная работа. Я выражаюсь в стиле «модерейшн» – «умеренность», но кто признается, пусть и самому себе, что это элементарная трусость? Страх перед ближним будущим, перед его неотвратимостью. Говорят, что человеку не дано знать будущее, и в этом его величайшее счастье, а я бы сказал, что и величайшее горе. Ведь, знай человек свое будущее, прогноз вероятий, он мог бы сам, безо всякого логоса, менять бытие, и тогда по праву считался бы хозяином мира. Да что мира?! Гораздо важнее, что человек становился бы полным хозяином самого себя, ведь на деле миллиарды двуногих букашек находятся в чудовищной зависимости от незнания собственного будущего. Единственным слабым заменителем здесь считается интуиция, но догадки, сделанные с ее помощью, порождают много сомнений и могут свести с ума.
Выглядело все в высшей степени прилично. Никаких мордоворотов в серых пиджаках и черных, под горло, «водолазках». Того бычья с силиконовыми спиралями ушных проводков, частного городского спецназа, не нашедшего себе лучшей доли, кроме торговли собственным, наращенным с помощью разных стероидных препаратов телом. Никакой разницы между таким вот кабаном и проституткой нету. Оба-два торгуют собственным телом, и только.
Навстречу мне спокойным шагом, умеренно жестикулируя, шли двое. За ними, по параллельным дорожкам парка, на расстоянии нескольких метров двигались несколько человек. Они старательно выдавали себя за праздных туристов, но менее всего походили на них. Охрана Феликса состояла из сотрудников лондонского детективного агентства, и парни отличным образом маскировались под элегантных, прекрасно одетых денди. Обыватель никогда бы не подумал, кто они на самом деле. Но я-то не обыватель.
Ветер дул в мою сторону. Ветер принес обрывок разговора:
– …вне всяких сомнений, это должен быть профессионал. Кого же посылать, если не профессионала?
– Да что ты так разошелся? Я не против, только вот какая интересная получается штука – если от человека требуют идиотизма, его всегда называют профессионалом. Банально…
– Где же банально? Ничего не банально. Профессионал, ненавидящий здешнее общество и в особенности эмиграцию. Считающий ее полностью морально разложившейся.
– Любая эмиграция морально разложена. Тебя выдрали с корнем, ты засох и сгнил.
Ветер изменился. Расстояние между нами сокращалось, и вскоре я уже без всякой помощи смог услышать:
– …Феликс, ты должен со мной согласиться. В России сейчас должны происходить самые интересные события в мире. Там все меняется!
– Ни черта там не меняется, – Феликс говорил в своей излюбленной манере: веско и отрывисто. Обычно так говорят полковники в отставке – это их любимая и единственная манера изъясняться. – Ни черта там не меняется. Цензура как была, так и осталась. Вообще цензура в России родилась вместе с книгопечатанием. От нее страдали все русские классики, но все же во времена Пушкина у цензуры были хоть какие-то
