границы, притом их постоянно теснила свобода слова. Сейчас там все то же, что и при совдепах. Борьба с цензурой приравнивается чуть ли не к государственной измене! Вот подожди, скоро Россия окажется вновь за железным занавесом. Все от нее отвернутся, и не надо сейчас гордо заявлять, что России никто не нужен и она вполне самодостаточна.
– Вот уж никогда бы не подумал, что дружище Феликс станет философом и начнет рассуждать не хуже Бердяева, – миролюбиво, но все же с оттенком вызова заметил я, поравнявшись с Феликсом и его спутником, лицо которого было мне смутно известно.
«Туристы» уже стояли за моей спиной и обступили своих клиентов, надежно прикрыв их от неожиданности в моем лице. Феликс театрально похлопал в ладоши:
– О’кей, ребята, все в порядке. Это мой старинный приятель, – затем повернулся ко мне, и я увидел, каким осунувшимся и постаревшим стало его лицо за три прошедших года. Почему-то именно у евреев за сорок очень часто встречаются грустные глаза бассета. И у Семена такие же глаза, обманчиво трогательные. Глаза отнюдь не зеркало еврейской души, они лишь лестничная площадка перед входом.
– Ну, привет, – сказал Феликс с нейтральной интонацией, после того как «туристы» вернулись на исходную, – слышал о твоих неприятностях.
– Обо всех?
Он пожал плечами:
– Тюрьма, жена… Разве недостаточно? Кстати, познакомься. Это Илья, бывший директор одной корабельной фирмы, начинающий кинодраматург и мой единственный здешний собеседник. В эмиграции люди становятся разборчивей с ближайшим окружением.
И тут я вспомнил этого Илью. Известный жулик, выставивший ту самую «корабельную» фирму на серьезные деньги. Драматург, значит, начинающий? Бывает.
Вслух же я сдержанно поздоровался с Ильей, отметив про себя, что тот как-то слишком уж нервно мусолит свою сигарету. Может, тик у человека, вон какая насыщенная биография.
– Что ж, Илья, я полагаю, что наш сегодняшний культурный обмен вынужден прерваться ввиду нашей случайной, но закономерной встречи. Ведь у тебя ко мне дело, Паша, не так ли?
– Нет, нет, – я убедительно затряс головой и даже выставил вперед обе руки, как бы защищаясь от скептицизма Феликса, – я действительно прогуливался и совсем не ожидал нашей встречи, так что никаких закономерностей. Полагаю, что двум столь уважаемым джентльменам не стоит прерывать свой интересный разговор, случайным обрывкам которого я стал свидетелем поневоле.
– В последнее время вокруг случаются не вписывающиеся в прежнюю реальность ситуации, – задумчиво произнес Феликс и поглядел на Илью так, точно просил его поддержки. – Вот, например, вдруг встречаешь своего бывшего тюремщика, культурным образом прогуливающегося в центре Лондона и говорящего чуть ли не на уровне аристократа в белых перчатках. Ты не видишь на его голове цилиндра, друг мой Илья?
Илья неопределенно промолчал, вроде как из вежливости, я сделал вид, что шутка меня не задела. Надвигалась длинная пауза, но Феликс неожиданно предложил:
– А ведь можно и переместиться куда-нибудь, выпить, наконец. Когда собираются двое русских – это хмурая беседа, когда трое – тут все неоднозначно, но начинается, как правило, всегда с искрометной пьянки. Мне, честно говоря, все эти годы не хватало настоящего кутежа. Честное слово, я не вижу иного продолжения нашей условно неожиданной встречи.
И мы куда-то пошли. Шеренгой. По прямой до неприличия аллее. И привела нас эта аллея сперва в паб, где мы пили виски с элем. Помню, что Феликс еще острил, что водка с пивом, вестимо, ерш, а виски с элем – не иначе как камбала. Будешь после такой смеси лежать на одном боку и смотреть безумным зраком своим на угасающие краски окружающей жизни.
После четвертой порции камбалы Феликс подмигнул мне и осведомился, не желаю ли я прогуляться до туалета. Илья показал нам оба средних оттопыренных пальца на руке и заявил, что если он мешает, «то вот не надо тут этих сортирных вояжей», лучше он сам прогуляется, тем более что ему и впрямь приспичило. И он ушел. А Феликс, по своему обыкновению гадски ухмыляясь, придвинулся вплотную ко мне и совершенно трезвым (так мне показалось) голосом задал вопрос:
– Так какого хрена тебе от меня понадобилось? Только не дуй мне в уши про какую-то там случайную встречу. Оставь свои байки венского леса для мудаков.
– А я и не собираюсь кормить тебя байками. Ни-ни, упаси… истинный, как говорится, вот те… и все такое. Я на Микаэла работаю.
Этого Феликс, похоже, совсем не ожидал. На лице его появилось выражение совершенно искреннего удивления с примесью легкого, почти незаметного недоверия. Если бы Феликс был собакой, скажем, остроухой овчаркой, то он бы сейчас наклонил голову вправо. Остроухие овчарки именно так и делают, попадая в аналогичную ситуацию.
– Ты работаешь у чурки? – протянул он. – С каких это пор?
– А я всегда на него работал, – не моргнув, солгал я и даже сам поразился твердости своего голоса. Школа. Против школы не попрешь. Хоть и тупость несусветная так говорить, а вот только факт – хреновина недвижимая. – Всегда, еще с тех пор, как он в блатных числился. А что тебя удивляет? Иначе как, по- твоему, я здесь оказался?
– Странно, – Феликс, скрывая подступившую подозрительность, приложился к свежей кружке и сделал большой глоток.
– Что странного?
– Здесь-то ты ему на кой? Там понятно, ты вопросы решал, крышу обеспечивал, стучал на своих. А здесь-то он как думает тебя использовать?
– А по-твоему, я здесь не в состоянии его вопросы решать? – со спокойным равнодушием спросил я. – Вокруг него одна родня горячая, а я вроде белого консильери.
– Так это он тебя прислал? Избегает прямого общения, стремается несколько цифр на телефоне набрать? Хотя разумно, что именно тебе доверили. Ведь мы знакомы, – он хмыкнул, – близко.
– Нет. Я сам решил к тебе прийти. Помнишь, ты обещал мне один пустячок?
– Сколько ты хочешь?
– Много, – ответил я.
– Много и дают за много.
– У меня информация по танзанийскому прииску.
– Не интересно, – Феликс откинулся на спинку стула и повторил: – уже не интересно.
Он здорово умел блефовать. До такой степени мастерски это у него выходило, что, не будь я уверен в обратном, растерялся бы при виде такой его реакции.
– Ну, как знаешь, – я тоже умел блефовать. Говорю же – школа. – Я думал, тебе все еще интересен тот кусок земли. Там, кстати, еще и алмазы нашли – это я так, по секрету, по-дружески, так сказать.
– В друзья набиваешься? Не советую, здесь вам не тут, – Феликс блефовал уже вполсилы. Видно было, как он заходил вокруг крючка с наживкой и сейчас думает, как бы и рыбку съесть, и не подавиться.
– Везде все одинаково, Феликс. Мир убогих и шутов, – сам не зная к чему, ввернул я. – Ты про условия его договора с танзанийским правительством не знаешь? А условия там очень любопытные и для тебя, на мой взгляд, заманчивые.
– Подожди, – блеф его пропал. – А зачем ты мне собираешься что-то рассказывать? Это разве от Микаэла идет?
– Да нет же, говорю тебе. Мне надоело на него работать. Мы с тобой старые знакомые, дай думаю, помогу Феликсу, авось он за это обеспечит мне сносную жизнь в этой дорогущей стране. Куплю себе ферму, стану разводить коров.
– Коровы тут что надо, – он согласно кивнул. – Одним словом, хочешь продать своего хозяина? Ай-яй- яй! Какой образчик людского говнеца ты собой представляешь! Ну, говори. Говори, а я решу, во что оценить Иудины слова.
– Там пожизненный договор. По его условиям он ничего не может сделать с землей, даже передать ее по наследству. Живешь – владей. Не живешь, так владеет кто-то другой. Живой, в смысле, – в очередной раз блеснул красноречием я.
– Это ничего не стоит. Я про условия договора и без тебя знал.
