обелиска, обозначающих устье ущелья. И все.
Нет, не все.
В ущелье было сумрачно. Карл поднял голову и посмотрел вверх. Отсюда небо, открывавшееся наверху, в узком пространстве почти сходящихся в вышине стен, казалось фиолетовым. Это было небо ночи. А впереди оно было светлым, потому что вскоре должно было подняться солнце.
«Вот и заканчивается ночь Мотты…»
Он обернулся на мгновение, чтобы увидеть, что оставляет за своей спиной, но там снова был всего лишь зеленый монолит закрывшихся Врат.
«Западня».
Но в чем был смысл этой западни? Зачем понадобился он, Карл Ругер, неведомому пауку, соткавшему для него эту сеть.
Выбор, — ответил ему холодный нечеловеческий голос, и Карл резко обернулся.
Слева, там, где только что возносилась ввысь голая обрывистая стена прямо из камня появилось огромное женское лицо. Женщина — или это была богиня? — была красива, но красота ее не радовала глаз, а рождала смутное чувство отторжения. Однако именно эти четко очерченные губы и произнесли, по- видимому, то единственное слово, которое прозвучало, как шепот, но заставило вздрогнуть каменное ущелье.
Выбор, — сказала она.
Выбор, — вторил ей другой голос, и Карл увидел, как справа от него появляется из скалы еще одно чудовищных размеров лицо.
Это тоже была женщина. И Карл знал, что найти в ее чертах даже малейший изъян не смогло бы и его собственное требовательное к прекрасному художественное чувство. Однако и этой женщиной он любоваться не стал бы. Просто не смог.
Выбор? — Спросил Карл. — Но что и для чего я должен выбирать?
Он по-прежнему держал оружие в руках, но сейчас перед лицом таких сил, которые вели с ним разговор, решил, что это излишне. Даже зачарованная сталь оружия иных была по-видимому бессильна против мощи, которой обладают боги Высокого Неба.
Выбор? — Спросил он, вкладывая Синистру в ножны.
Но что и для чего я должен выбирать? — Спросил Карл и вдруг увидел, что, сам того не замечая, прошел уже едва ли не треть пути до исполинских обелисков, и стоял теперь там, где черная тропа прерывалась, и начиналась тропа, сложенная из плит снежно-белого мрамора. Когда и как появилась перед ним эта белая тропа, он не знал, но почувствовал, что именно вступив на нее, он совершит нечто настолько ужасное и необратимое, что не мог себе даже вообразить.
«Тропа… Выбор…»
Он снова посмотрел на огромное лицо слева от себя. Холодные глаза выжидающе глядели на него. Не каменные, а живые… Но определить какого они цвета, Карл, как ни странно, не мог.
Выбор, Карл, — сказали глаза, и перед ним неожиданно предстала во всем великолепии виденная им когда-то в доме Игнатия Кузнеца фреска Василия Вастиона. Впрочем, на этот раз, ее не покрывали ни копоть, ни грязь, копившиеся веками, и поэтому, вероятно, краски казались живыми и яркими. Такими живыми и яркими, какими, на самом деле, могут быть только краски жизни…
Он стоял посреди поля битвы, а вокруг — рядом с ним и вдали — сражались и умирали в последней схватке люди и иные. Он слышал звон оружия, бессмысленные выкрики и тяжелое дыхание, дерущихся не на жизнь, а на смерть бойцов; чувствовал на лице холодный ночной ветер и ощущал прикосновения жара от далеких всполохов живого огня; вдыхал дым пожарищ и запахи пота и крови… Он был там воплоти и мог рассмотреть любую деталь, выражение лиц и глаз… И только лица вождей двух армий были скрыты от него тьмой, потому что…
Он снова был в ущелье. Пот тек по его лицу, как будто он сам участвовал в том многочасовом сражении, которое только что показала ему богиня, требовавшая от него решения.
Выбор! — Требовательно повторила она.
Выбор! — Вторил ей другой «голос», и Карл посмотрел направо.
Каменное лицо было безмятежно, и глаза, хоть и живые, но не человеческие, смотрели на него с чувством холодного превосходства.
Выбор! — Напомнила вторая богиня. — Сделай выбор, Карл.
И тогда он ее узнал, хотя, казалось, в этом величественном чужом лице не было ничего, что могло бы напомнить ту женщину, которая являлась ему во сне. Но это была она. Та, что следовала за ним по бесконечным дорогам его жизни, чтобы однажды все-таки поймать в ловушку Мотты.
Ты!
Но он уже снова стоял посреди поля битвы, а вокруг — рядом с ним и вдали — сражались и умирали в последней схватке люди и иные. Он слышал звон оружия, бессмысленные выкрики и тяжелое дыхание, дерущихся не на жизнь, а на смерть бойцов; чувствовал на лице холодный ночной ветер и ощущал прикосновения жара от далеких всполохов живого огня; вдыхал дым пожарищ и запахи пота и крови… Он был там воплоти и мог рассмотреть любую деталь, выражение лиц и глаз… И только лица вождей двух армий были скрыты от него тьмой, потому что…
Сила сопереживания, охватившего его целиком второй раз подряд, была настолько сильна, что, вынырнув из недр ожившего видения, Карл ощущал себя так, как если бы и в само деле вынужден был пережить два грандиозных сражения, случившихся одно за другим, без паузы переходя одно в другое. Но главное было не в том, как он себя сейчас чувствовал, а в том, что теперь он окончательно понял, что за мерзкое сокровище хранили запечатанные неснимаемой печатью «Задона» Врата.
«Боги…» — если бы Карл смог сделать это физически, то, наверное, даже улыбнулся. Презрительно, разумеется, потому что боги Высокого Неба оказались вполне по-человечески глупы и бессильны.
И ничего-то сами они поделать не могли. Не знали, не умели, были не способны. Или и над ними довлела высшая сила? Уж не великий ли одинокий Бог убру был тем, кто наложил эти ограничения? Но, как бы то ни было, самостоятельно действовать здесь, на Земле, в том единственном месте, где великая сила свершения способна была решить их давний спор, небожители, судя по всему, сами не могли. Только через других, тех, до кого были в силах дотянуться. Только через не многих сих. Однако в том-то и дело, что той безымянной богине иных — Голубой Страннице Высокого Неба — которую Карл так долго почитал за свою мать, для достижения собственных ее целей нужен был не только и не столько человек или иной, а некто, по праву рождения принадлежащий обоим этим мирам. И Карл Ругер не стал первым, кого посылала она к великим Вратам, запечатанным неснимаемой печатью «Задон». А уж кем должен был быть тот, кто обладал большей, чем боги Высокого Неба властью, по-прежнему оставалось только гадать. Карл всего лишь оказался тем единственным, кто прошел этот путь до конца. А почему случилось именно так, а не иначе, и кто предопределил ему такую судьбу, и предопределил ли, было неизвестно. И вряд ли тайна эта будет когда-нибудь раскрыта. Однако не в том суть. Случилось то, что случилось, и именно ему, Карлу Ругеру из Линда, суждено было однажды прийти туда, куда следует, причем не когда-нибудь, а тогда, когда нужно. Впрочем, как давно уже стал догадываться Карл, такие люди, как он, по определению не могли являться игрушкой в чужих руках, даже если это были руки богини. Что захотят, то и будут делать, как бы не склонял их «случай» к другому, а не захотят, так и не сделают вопреки всем соблазнам Верхнего и Нижнего миров.
«Нет, — решил Карл, глядя на „последнюю дорогу“, буквально умолявшую его сделать первый, роковой, потому что безвозвратный, шаг. — Нет, „матушка“, я не стану убийцей людей…»
