последний раз они с Хайди встречались немногим позже распада «Кёфью». Её внезапное появление, а теперь ещё это странное зрелище вызвали к жизни прежнюю боль от утраты Джимми. Чудилось, будто бы он вот-вот окажется здесь, должен оказаться, а может, он уже где-то рядом, за углом, или просто не попадается на глаза. Или какой-нибудь хитроумный медиум нарочно устроил эту фальшивую сцену, желая устроить спиритический сеанс? Впрочем, из этой четвёрки именно бас, инструмент покойного, нельзя было при желании взять в руки и поиграть. Ни шнура, ни усилителя, ни микрофона. Интересно, что стало с «Пигнозом»[89] Джимми?
— Он ко мне заходил за неделю до смерти. — Реплика Хайди заставила журналистку вздрогнуть от неожиданности. — Мы с Лоренсом едва начали встречаться, я их даже не представила друг другу. Он был не в себе, Джимми. По-моему… — На мгновение внешне грубая, бесцеремонная Лаура стала похожа на маленького испуганного ребёнка; в такие моменты Холлис каждый раз поражалась и восхищалась ей. — Ты же была в Нью-Йорке, когда он умер?
— Да. Только не в северной части. Я была в городе, но понятия не имела, что он вернётся. Мы не виделись без малого целый год.
— Джимми задолжал тебе денег.
Холлис удивлённо посмотрела на собеседницу.
— Да. Задолжал. Я почти позабыла.
— Он рассказывал, как взял у тебя пять тысяч, в Париже, в конце гастролей.
— И обещал вернуть, но я не представляла, что это возможно.
— Не знала, как с тобой связаться… — Хайди запустила руки в карманы. — Думала, вдруг ты сама объявишься. Вот и встретились. Жаль, не вышло передать раньше.
— Что передать?
Барабанщица вытащила из блейзера белый потрёпанный конверт и протянула бывшей солистке.
— Здесь пятьдесят сотен. Как он их мне вручил.
Холлис увидела в левом верхнему углу свои инициалы, выведенные бледными красными чернилами. Горло болезненно сжалось. Она заставила себя вздохнуть, приняла конверт и, не зная, как поступить, положила его на коробку. Затем подняла глаза на Хайди.
— Спасибо. Спасибо, что берегла их ради меня.
— Для него это было важно. По-моему, так вообще важнее всего, о чём он говорил. Ну там, Аризона, ребцентр, какой-то проект в Японии… Но Джимми больше волновало, чтобы деньги вернулись к тебе, а другого пути, как через меня, наверное, не было. И потом, — она прищурилась, — долговые он бы не выпросил обратно, на героин, я бы не отдала, ясное дело.
Инчмейл утверждал, будто «Кёфью» буквально строилась на непробиваемом фундаменте упрямства и полной нехватки воображения у Хайди, но при общении с ней даже это знание не помогало — ни в с
— Ладно, я пошла.
Хайди мельком легонько сжала плечо собеседницы — с её стороны это значило исключительное проявление теплых чувств.
— До свидания… Лаура.
Под взглядом Холлис бывшая барабанщица прошагала через фойе, мимо крестообразного дивана и скрылась из вида.
23.
Два мавра
Браун очень долго не возвращался в прачечную за пленником. Наконец явился юный кореец — возможно, сын владельца — и молча вручил Милгриму китайский обед в коричневом пакете.
Мужчина сдвинул журналы, чтобы расчистить место на фанерной столешнице, и распаковал еду. Варёный рис, кусочки цыплёнка без косточек под красным красителем, расчлененные овощи люминесцентного зеленого цвета и таинственное, мелко нарезанное бурое нечто. Палочки Милгрим трогать не стал, предпочёл пластмассовую вилку. В тюрьме, утешал он себя, и такой обед показался бы роскошью. Только не в китайской тюрьме, прибавил несговорчивый внутренний голос, но пленник понемногу его заглушил. В обществе Брауна умнее всего — есть, как только выпадет возможность, а не капризничать.
За обедом он размышлял о ереси Свободного Духа, имевшей место в двенадцатом веке. Последователи секты утверждали: Бог — либо всё, либо ничто, причём сами они склонялись к первой версии. Для них не существовало ничего, что не являлось бы Богом, и в самом деле, откуда такому взяться? Милгрим никогда не был силён в метафизике, однако теперь, в плену, вынужденный коротать время в размышлениях над одним и тем же текстом, исподволь учился получать удовольствие от миросозерцательных умопостроений. В первую очередь от тех, что касались парней из секты Свободного Духа, явно сочетавших в себе черты Чарлза Мэнсона и Ганнибала Лектера. Согласно их учению, если всё на свете равно приходит от Бога, то люди, наиболее близкие Божеству, берут себе за правило творить, что им вздумается, особенно если это запрещено обывателями, далёкими от послания Свободного Духа. В частности, они трахали всё, что не противилось, и даже всё остальное, поскольку насилие, как и убийство, слыло у них особо праведным подвигом. Тайная религия воодушевляющих друг друга социопатов. Пожалуй, это был самый мерзкий образчик человеческого поведения, о каком только слышал Милгрим. Какой-нибудь Мэнсон, к примеру, попросту затерялся бы в этой шайке. А может, рассуждал Милгрим, и вовсе возненавидел бы её. Какая радость Чарли Мэнсону от целого общества серийных убийц и насильников, каждый из которых не сомневается в своих божественных полномочиях?
Кстати, в этой истории со Свободным Духом его подкупало ещё кое-что; хотя нет, это относилось ко всему тексту. Интересно было понять, как вообще зарождались ереси. Частенько это происходило стихийным образом, стоило явиться какому-нибудь безродному одиночке с хорошо подвешенным языком. Организованная религия, размышлял Милгрим, оглядываясь на прошлое, — всего лишь план по отсеиванию помех от основного сигнала, одновременно сообщение и среда, в которой оно распространяется, модель единоканальной вселенной. В Европе таким каналом стало христианство, причём трансляция шла из Рима. Следует, однако, учесть, что в те времена скорость распространения любой информации не превышала скорости конного всадника. Существовала иерархия по местоположению вкупе с высоко организованной методикой обратного распространения сигналов. Постоянное запаздывание, многократно помноженное на отсутствие необходимых технических средств, приводило буквально к чудовищным последствиям, так что помехи ересей неизменно грозили заглушить основное послание…
Тут загремела дверь, и поток размышлений прервался. Подняв глаза от пакета с остатками еды, Милгрим увидел, как в проёме возник настоящий чёрный великан — мужчина огромного роста, необычайно широкий в плечах, в двубортном плаще до бедра, пошитом из плотной тёмной кожи, и чёрной «шапке вахтенного»[90], натянутой на самые уши. Последняя наводила на мысли о вязаных головных уборах, которые скрывались под шлемами крестоносцев. Но в таком случае плащ тоже превращался в подобие удлиненной кирасы. Чёрный рыцарь ступил на порог прачечной. С улицы потянуло предвечерним холодом.
У Милгрима были серьёзные сомнения в существовании чёрных рыцарей, но с другой стороны, почему бы некоему африканскому исполину не обратиться в христианство и не встать под знамя креста? Такой сценарий выглядел даже правдоподобнее, нежели появление секты Свободного духа.
И вот чёрный рыцарь вошёл в корейскую прачечную, приблизился к стойке и спросил, принимают ли здесь меха. Владелец заведения ответил отказом, и мавр понимающе наклонил голову. Затем обернулся к Милгриму, встретился с ним глазами, и тот, сам не зная зачем, тоже кивнул.
После этого чёрный рыцарь удалился. Милгрим наблюдал через окно, как к нему подошёл другой мужчина, причём сходство между ними было разительное. Не различались даже подпоясанные двубортные плащи чёрной кожи, даже обтягивающие шерстяные шапочки. Мавры синхронно повернули на юг, пошли
