улице.
— Что, так заметно?
— Он сам сказал, собираясь на встречу с вами. Хьюберт никогда не упустит возможности пообщаться с новым талантливым работником.
Перед глазами Холлис проплывали пальмы, чёрные и косматые на фоне сизовато-розового небесного сияния.
— Теперь, когда мы встретились, я удивляюсь, что ни разу не слышала о таком человеке.
— Этого и не нужно. Он даже против того, чтобы люди знали о «Синем муравье». Нередко нас называют первым агентством вирусного маркетинга[85]. Хьюберту не по душе такая трактовка, и надо согласиться, он прав. Если стараться нарочно выдвинуть на передний план агентство или его основателя, это приводит к обратным результатам. По словам Хьюберта, он желал бы превратить агентство в чёрную дыру, но туда будет сложно добираться.
Машина съехала с автострады.
— Скажите, вам что-нибудь нужно?
— Прошу прощения?
— Хьюберт велел предоставить в ваше распоряжение всё, что потребуется. Понимайте эти слова в буквальном смысле, ведь вы заняты особым проектом.
— Особым?
— Никаких объяснений, цели не разглашаются, «потолка» у сметы нет, проект объявлен первоочередным. Для Хьюберта это очень важно. — Памела достала визитку из-за солнцезащитного козырька и протянула её Холлис. — Всё, что угодно. Только позвоните. Машина у вас есть?
— Нет.
— Хотите эту? Могу оставить.
— Спасибо, не надо.
— Наличные?
— Я предоставлю квитанции.
Памела Мэйнуоринг пожала плечами.
Автомобиль подъехал к гостинице, к каменным скульптурам у входа. Холлис разблокировала дверь ещё до того, как машина остановилась.
— Спасибо, что подвезли, Памела. Приятно было познакомиться. Доброй ночи.
— Доброй ночи.
Холлис закрыла дверь. Серебристый «Седан», на корпусе которого сверкали теперь уменьшенные огни «Мондриан», плавно подался назад, к бульвару Сансет.
Дверь открыл ночной охранник с блютусом в ухе.
— Мисс Генри?
— Да?
— Для вас сообщение, — он жестом показал, куда нужно идти.
Журналистка направилась к стойке администратора мимо жуткого крестообразного диванчика, обитого девственно-белой кожей.
— Ага, вот и вы, — сказал мужчина с фотомодельной внешностью, когда Холлис представилась.
Она хотела было спросить, чем он красит брови, но удержалась. Служащий протянул ей коробку из коричневого картона со сторонами по двадцать дюймов и попросил подписать прилагающуюся форму в нескольких экземплярах.
Холлис поблагодарила, взяла посылку, как оказалось, не слишком тяжёлую, после чего повернулась, чтобы идти к лифту.
И увидела Лауру Гайд по прозвищу Хайди. Бывшая барабанщица «Кёфью» ждала у крестообразного диванчика. Вот и ещё одно лишнее доказательство, тихонько заметил дотошный внутренний голос: значит, Холлис не обозналась тогда, вечером, увидев, как та промчалась мимо «Virgin».
— Хайди?
Впрочем, сомневаться не приходилось.
— Лаура, — поправила Гайд.
Пожалуй, её костюм — Жирбо[86], в духе «соккер-мама на грани фола»[87], неплохо вписывался в здешний стиль. Казалось (хотя Холлис и не смогла бы сказать почему), что и тёмные волосы были подстрижены специально под обстановку.
— Как ты, Лаура?
— Инчмейл узнал мой сотовый номер от друга в Нью-Йорке, — сказала она, словно это всё объясняло. — Бывшего друга. И позвонил сообщить, что ты здесь.
— Извини…
— Да нет, ты ни при чём. Правда. В двух кварталах отсюда Лоренс отсматривает съёмочный материал. Если бы не к тебе, я поехала бы к нему.
— Он стал продюсером?
— Режиссёром.
— А, поздравляю. Не знала.
— Я тоже.
Помолчали.
— На такое я не подписывалась. — Широкие полные губы Лауры вытянулись в безупречно прямую линию: знак, никогда не суливший добра. — С другой стороны, это же не надолго.
Что она имела в виду — режиссёрскую работу своего мужа или их брак? Холлис и прежде не умела читать её мысли. По словам Инчмейла, подобная задача была никому не под силу, и как раз поэтому группа нуждалась в барабанщице: слушатели должны воспринимать первобытные сигналы — необъяснимые, но действенные.
— Хочешь чего-нибудь выпить? — Холлис повернулась, прижимая к груди картонную коробку левой рукой, в которой зажала импровизированную сумочку.
Фойе преобразилось: канделябры и свечи исчезли, всё было готово для японского завтрака или, во всяком случае, для еды, которую следует брать чёрными палочками, но которую ещё не успели подать. А так не хотелось приглашать Хайди к себе в номер. И Холлис просто продолжала идти по направлению к бесконечно длинному мраморному столу.
— Не хочу, — уладила вопрос Лаура. — А там что за дребедень?
Она указала в дальнее пространство за ещё не открытым баром, оформленным в виде гигантского дорожного чемодана на колёсиках.
Холлис и раньше заметила их, когда отмечалась. Конга, бонго[88] плюс акустическая гитара и электрический бас, подвешенные на дешёвых хромированных стойках. Инструменты были подержанные, и даже очень, хотя вряд ли в последнее время их часто использовали.
На ходу плечи Хайди гладко перекатывались под матовой тканью блейзера цвета индиго. Шагая следом, журналистка припомнила, как эффектно смотрелась она со своими бицепсами в безрукавке во времена «Кёфью».
— Что за дела? — Лаура мрачно посмотрела на инструменты, потом на спутницу. — Кто-то хочет сказать, сюда заглянет Эрик Клэптон? Или хотят устроить нам джем после суси?
Холлис давно поняла: её отвращение к дизайнерским выкрутасам — лишь слабое эхо отвращения к искусству в целом. Дочь механика из ВВС, она единственная из женщин, знакомых бывшей солистке, обожала заниматься сваркой, но только если что-то действительно важное в самом деле требовало починки.
Журналистка покосилась на деревянную нефирменную гитару.
— Значит, надумали вечеринку. По-моему, они имитируют до-битловскую Венецию. Пляж.
— «Имитируют». А Лоренс говорит, что
Холлис никогда не видела мужа Лауры, не слишком надеялась на знакомство, да и не жаждала. В
