type='note'>[158], нежели к Сан-Бернардино[159]; по крайней мере, в увиденной части города. Ванкувер и впрямь напоминал Калифорнию больше, чем можно было ожидать. Хотя, наверное, всё дело в солнечном свете. Так что, скорее Сан-Франциско, а не Лос- Анджелес.
Внезапно до Милгрима дошло: а ведь Браун тихо насвистывает за рулём. Немелодично, пожалуй, но с каким-то намеком на жизнелюбие — во всяком случае, с радостным оживлением. Или он непосредственно настроился на колебания, излучаемые солнечным небом, покрытым редкими облачками? В это не слишком верилось, но всё же: как странно…
Двадцать минут спустя «Форд» с трудом отыскал свободное место на парковке у пристани. Водный простор, далёкие горы, зеленоватые стеклянные башни, словно построенные прошлой ночью, лодки с белыми мачтами, чайки, занятые своими чаячьими делами…
— Что это? — спросил Милгрим, увидев, как Браун скармливает кассе-автомату крупные серебристо-золотые жетоны.
— Двухдолларовые монеты, — буркнул мужчина, при любой возможности избегавший расплачиваться кредитной карточкой.
— Двушки приносят неудачу, — неуверенно сказал Милгрим, припомнив рассказы любителей ипподрома.
— Это трёшки чёртовы удачу не приносят, — заявил Браун.
И вот уже под бешеный рёв огромного мотора пристань и город остались вдали. «Зодиак» пущенным камешком скакал по сизовато-зелёным волнам, ужасно холодным на вид. Призрачное отражение лодки было чем-то сродни башням на пристани. Вонючий и жёсткий спасательный жилет уютно защищал от ветра, порывы которого заставляли трепетать на лодыжках отвороты брюк «Jos. A. Banks», пошитых под девизом «вернёмся в школу». Браун управлял судёнышком стоя, наклонившись вперёд, кое-как пристегнувшись к сидению, и ветер лепил из его лица самые нелепые формы. Вряд ли мужчина продолжал насвистывать, но казалось, радость по-прежнему бьёт в нём ключом. А вот отдавать швартовы (или это называется по-другому?) Браун явно не привык, пришлось позвать на помощь служащего из пункта проката.
Резкий солёный ветер щипал глаза.
Обернувшись, Милгрим увидел остров или же полуостров, сплошь покрытый деревьями. Прямо над кронами вырастал высокий подвесной мост, как в оклендской бухте[160] .
Милгрим повыше застегнул воротник рыбацкой куртки и зябко втянул шею. Ему хотелось бы спрятать вовнутрь и руки с ногами. Если на то пошло, жаль, что на лодке не было маленькой каюты или хотя бы тента из красного нейлона с полужёсткими пенопластовыми стенками. И койкой внутри. Вот бы растянуться на ней, пока Браун управляет лодкой. Смириться можно даже с рыбной вонью, только бы лечь и укрыться от этого ветра.
Милгрим оглянулся на город: над волнами поднимался гидросамолет. Между тем впереди, далеко и не слишком, качалось несколько больших кораблей с чёрно-красными остовами, а где-то за ними уже начинался порт; гигантские оранжевые стрелы подъёмных кранов тянулись над линией берега, на вид целиком облепленного промышленными сооружениями.
По левую сторону, на более удаленном берегу, темнели ряды резервуаров или цистерн, другие краны, а рядом — ещё грузовые суда.
Другие люди готовы платить за подобные впечатления, подумал Милгрим, но это его не утешило. Всё-таки здесь не паром на Стейтен-айленд[161]: здесь нужно с немыслимой скоростью мчаться по волнам на какой-то жуткой посудине, похожей на полусдувшуюся резиновую ванну, на фоне которой гордо позировал Владимир Набоков на одном старом снимке. С точки зрения Милгрима, природа всегда была слишком велика и неудобна. Нет, весь этот вид чересчур давил на психику. В особенности оттого, что взгляд наблюдал так мало следов человеческой деятельности.
Тем временем перед лодкой вырастала какая-то плавучая скульптура в духе кубизма, отмеченная смутным влиянием Кандинского. По мере того как нелепая конструкция надвигалась, Милгрим различил перед собой корабль, но только нагруженный до отказа, ушедший под воду всей красной половиной корпуса, оставив на поверхности одну чёрную. Впрочем, корма торчала вполне по-корабельному, прогнувшись под абсурдистским нагромождением груза; она-то и выдала судно. Ящики напоминали своей окраской товарные вагоны с железной дороги. Преобладал, конечно, тусклый буровато-красный цвет, с добавлением белого, жёлтого и бледно-голубого. Суда настолько сблизились, что Милгрим почти разобрал надпись на корме, когда вдруг заметил рядом корабль поменьше, обвешанный чёрными покрышками, пылко жмущийся к высокой чёрной корме, выжигая на пенной воде огромное белое V. Неожиданно Браун круто повернул руль, и «Зодиак» помчался вдвое быстрее. Милгрим прочёл название буксирного судна: «СОЛНЦЕ-ЛЕВ», затем поднял глаза на огромные буквы на корме корабля, белые, с полосками ржавчины: «Торговое судно Ямайка-стар». И ниже, тоже былым, но чуть помельче: «Панама-Сити».
Тут Браун заглушил мотор, и на мужчин обрушилась тишина. Лодка тяжело вздрагивала, качаясь на волнах. Где-то вдали послышался колокольный звон и, вроде бы, паровозный гудок.
Браун достал из рыбацкой куртки металлическую трубку с какой-то затейливой надписью, отвернул крышку и вытащил сигару. Небрежно бросив футляр через плечо, при помощи маленького блестящего инструмента отрезал ей кончик, сунул сигару в рот и щёлкнул поддельным шестидюймовым «Биком», из тех, какими торгуют в корейских закусочных. Потом, после долгой ритуальной затяжки, выпустил изо рта огромное облако синего дыма.
— Вот сукин сын, — произнёс он с необъяснимым и безмерным, как показалось изумлённому пассажиру, удовольствием. — Ты только взгляни на этого мерзавца, — прибавил мужчина, глядя на плавучий штабель из ящиков, именуемый грузовым судном «Ямайка-стар».
На ящиках были какие-то надписи, но Милгрим не мог ничего разобрать, а кораблик медленно удалялся.
Не желая портить такую особенную минуту, хотя и не понимая, в чём её смысл, Милгрим тихо сидел и слушал, как маленькие волны плещут у мокрых раздутых боков чёрного «Зодиака».
— Сукин сын, — вполголоса повторил Браун, попыхивая сигарой.
60.
Меняя коды
Проснувшись на магнитной летающей кровати Бигенда, Холлис почувствовала себя женщиной, возложенной на алтарь ацтекской пирамиды. Словно жертва. В самом деле, над ней возвышалось нечто пирамидообразное, похоже, вершина остроконечной башни со стеклянными стенами. Надо признаться, ночь прошла замечательно, и неважно, сколько магнетизма впитало за это время тело постоялицы. Возможно, подобно браслетам, которые заказывают по почте, кровать обладала особым свойством снимать напряжение в суставах. Или же тонкие энергии пирамиды усилили прану спящей.
— Доброе утро! — донёсся с нижнего этажа голос Олли Слейта. — Проснулись?
— Сейчас, спускаюсь.
Холлис соскользнула с кровати (та легко и странновато качнулась), влезла в джинсы с топом и заморгала при виде внушительной, дорогостоящей пустоты своей спальни-на-башне. Точно в логове крылатого чудовища, понимающего толк в дизайне.
На море не смотреть, предупредила себя журналистка; на горы тоже. Не надо. Бывает слишком много пейзажа. Она отыскала ванную комнату, где ничто не напоминало привычные удобства санузла, сообразила, как работают краны, умылась и почистила зубы. После чего босиком спустилась на встречу — или очную ставку — с Олли.
— Одиль вышла погулять, — сообщил он, сидя за длинным стеклянным столом и разложив перед собой куски чёрного пластика из открытой коробки «ФедЭкса». — Какой у вас телефон?
— «Моторола».
