исчезнуть — видишь, как все взбесились, забегали.
— Ты была в той группе, — объявила Сара. — Я помню… Там ещё гитарист, из Англии…
— «Кёфью», — подсказала Холлис.
— А теперь что же — пишешь?
— Понемножку. Вообще-то, я в Лос-Анджелесе провела всего несколько недель, изучала вопрос. Потом Альберто Корралес свёл меня с Бобби. А тот пропал.
— Ну, «пропал» — слишком драматично сказано, — возразила девушка, — особенно если знать моего братца. Отец называл это: «смылся». Как думаешь, Бобби захочет с тобой увидеться?
Холлис подумала.
— Нет. Он расстроился, когда Корралес меня привёл к нему в студию, в Лос-Анджелесе. По-моему, он будет против новой встречи.
— Ну, твои песни ему всегда нравились, — заметила Сара.
— Альберто мне тоже так говорил, — ответила журналистка. — Просто Бобби не жалует гостей.
— Тогда… — Девушка запнулась, перевела глаза с Холлис на Одиль, потом обратно. — Тогда я скажу, где он.
— А ты знаешь?
— Восточный район, бывшая обивочная фабрика. Когда Бобби в отлучке, там кое-кто живёт, и я до сих пор иногда её вижу: значит, место ещё его. Сильно удивлюсь, если он приехал и не окажется там. Это за Кларк-драйв…
— Кларк?
— Я лучше дам адрес, — решила Сара.
Холлис достала ручку.
63.
Выживание, уклонение, сопротивление, побег
Старик дочитал выпуск «Нью-Йорк таймс» и аккуратно сложил газету. Троица ехала в открытом «Джипе». Сквозь тусклую серую краску, нанесённую на багажник при помощи кисти, красными точками проступала ржавчина. Тито впервые видел перед собой Тихий океан. Доставив их сюда с континента, пилот поспешил улететь, но перед этим долго прощался со стариком наедине, и под конец они обменялись крепким рукопожатием.
На глазах у Тито самолётик «Цесна» превратился в маленькую точку на небе и скрылся из вида.
— Помню, как мы проверяли ЦРУшную памятку ведения допросов, — промолвил старик. — Ее прислали в неофициальном порядке, хотели знать наше мнение. В первой главе излагались доводы, почему при добывании сведений нельзя применять пытки. Причём этические вопросы вообще не учитывались, речь шла лишь о качестве и полноте получаемого продукта, о нерасточительном отношении к потенциальным возможностям. — С этими словами он снял очки в стальной оправе. — Если ведущий допросы избегает любых проявлений враждебности, вы начинаете утрачивать чувство того, кто вы на самом деле. У жертвы наступает кризис личности, и тогда ей исподволь начинают внушать, кем она теперь может стать.
— А ты кого-нибудь сам допрашивал? — осведомился Гаррет, у ног которого стоял чёрный чемодан «Пеликан».
— Это дело интимное, — ответил старик. — Чрезвычайно личное. — Он вытянул перед собой ладонь, словно держа её над невидимым пламенем. — Одна простая зажигалка заставит человека выболтать всё, что, по его мнению, вы хотите узнать. — Рука опустилась. — И навсегда отобьет у него любое доверие к вам. К тому же, мало что поможет жертве настолько же эффективно укрепиться в сознании собственных целей. — Старик постучал по сложенной газете. — Когда я впервые увидел,
Тито слушал, как плещут у берега океанские волны.
Ему сказали, что
Укрытый брезентом и ветками «Джип» ожидал троицу возле обветренной бетонной платформы, некогда, по словам Гаррета, принадлежавшей метеостанции. Позади автомобиля стояли механические щётки. Перед посадкой самолёта кто-то чисто подмёл бетон.
Гаррет предупредил о лодке, которой предстояло приплыть и доставить их к канадскому берегу. Тито прикинул, какого же она будет размера. Ему представлялся паром «Сёкл Лайн»[167], плавучие айсберги… Солнце вовсю пригревало, с океана дул тёплый и ласковый бриз. Казалось, мужчины замерли на самом краю мира. Совсем недавно за бортом «Цесны» расстилались пустынные, почти безлюдные просторы. Маленькие американские города сверкали в ночи подобно драгоценным камешкам, рассыпанным по полу в огромном и тёмном зале. Глядя на них из круглого иллюминатора, Тито воображал спящих людей, которым, возможно, смутно мерещился гул самолётных моторов.
Гаррет подошёл к нему, предложил яблоко и грубо сделанный ножик для разрезания — из тех, что ещё встречаются на Кубе. Жёлтая краска на рукояти давно облупилась. Тито раскрыл тускло-чёрное лезвие с клеймом «ДУК-ДУК»[168] — как выяснилось, очень и очень острое, — и разрезал яблоко на четыре части. Потом вытер нож с обеих сторон о штанину джинсов, вернул его Гаррету и протянул спутникам сочные дольки. Мужчины взяли себе по одной.
Старик посмотрел на свои допотопные золотые часы, а потом устремился взором куда-то за океан.
64.
Глокование
— Купи-ка немного дури, — произнес Браун таким тоном, словно заранее репетировал фразу, и протянул пассажиру несколько сложенных иностранных купюр.
Сияющие, хрустящие бумажки были покрыты металлическими голограммами и чуть ли не встроенными микросхемами.
Милгрим перевел глаза на своего спутника, сидящего за рулём «Форда Таурус».
— Не понял?
— Дурь, — пояснил Браун. — Наркоту.
— Наркоту?
— Найди мне торговца. Только не первого встречного, а серьёзную личность.
Милгрим посмотрел за окно на улицу, где стояла машина. Пятиэтажное кирпичное здание времен короля Эдуарда VII лоснилось от налёта несчастий, порождённых крэком, а может, и героином. Здесь, в этой части города, коэффициент затраханности заметно подскакивал.
— А что тебе нужно?
— Колёса, — сказал Браун.
— Колёса, значит, — повторил Милгрим.
— У тебя на руках три сотенных и бумажник без документов. Если заметут, помни: ты меня не знаешь. Как приехал, по какому паспорту и всё такое прочее — забудь. Можешь им назвать своё настоящее имя. Рано или поздно я тебя вытащу, а надумаешь меня кинуть, сгниёшь в камере. Попробуй д
— Я здесь в первый раз, — засомневался Милгрим. — Вдруг мы не на той улице?
