бетонные ступеньки, закурил и принялся разглядывать рыночный люд. В общем, всячески оттягивал момент, когда придется расчехлить гитару и дать волю своим богам.
Из павильона выпорхнула пара молоденьких продавщиц в коротких халатиках, они закурили и принялись щебетать о чем-то своем, девичьем, не обращая на меня особого внимания. Одна из продавщиц была хорошенькой, и мне стало обидно. Поэтому я бросил сигарету в ящик из-под мандаринов, попал и решительно открыл кофр.
Гитара явила убогим рыночным задворкам свою звенящую красу, девчонки-продавщицы мигом замолчали и подобрались, словно молоденькие борзые, учуявшие опасность, потом приняли выразительные позы и затрещали снова. Громче прежнего, работая явно на публику, то есть на меня. Надо же, они почувствовали в моей гитаре соперницу! Женщину. Знали бы они, что у меня там на самом деле!
Некоторое время гитара молчала, а я не торопился играть. Она словно прощупывала окружающий мир во всех диапазонах, иногда сама собой тихо гудя на разные лады, словно боги, населявшие ее, совещались о чем-то, не решаясь, как же с нами поступить.
Почему-то стало очень тихо. То есть звуки никуда не делись, все так же гомонил рыночный люд, соревнуясь в громкости с воронами, подсолнечной шелухой облепившими городские крыши, нарочито резкими голосами смеялись продавщицы-сплетницы, но все звуки отступили. Словно кто-то смахнул их на пол, как смахивают всякую мелочь со стола, чтобы выставить на него долгожданную бутылку. А может быть, опытный звукорежиссер оставил необходимый фон, чтобы на нем ярче выступила основная тема. И я понял, что пора начинать.
Я провел по струнам, и обретшие голоса боги хлынули наружу. Я уже убедился, что люди везде одинаковы, даже в другом мире, а значит, и боги тоже. Во всяком случае, боги, вещающие из моего инструмента, знали, как обращаться с людьми, боги пришли сообщить людям, что теперь они есть, и доказывали это. Впрочем, струны на моей гитаре стояли незлые, поэтому владельцы божьих жил ничего скверного людям не делали и делать не собирались. Просто случилось несколько чудес, вот и все. А что чудеса, даже самые полезные, могут вызвать еще и ужас, об этом никто не подумал. Даже боги. А может, они именно этого и хотели, кто знает?
Плеснуло зеленью по заплеванному асфальту рыночной площади, закурчавились стены и крыша недавно построенной панельной гостиницы мелкими подорожниками, апельсины и мандарины на прилавках лопнули, брызнув соком, и выбросили темно-зеленые, пахнущие субтропиками побеги. Асфальт вспучился, потом треснул и сквозь него стали пробиваться неудержимые, словно китайцы-иммигранты, побеги бамбука. Затрещали перекрытия второго этажа, взламываемые возносящимися ввысь верхушками финиковых и кокосовых пальм. Громко завизжали женщины внутри павильонов, к их визгу присоединились глухие матерные раскаты мужских голосов.
Я понял, что у дирижерского пульта, так сказать, сейчас находится не кто иной, как Иван Подорожник, и еще подумал, что сейчас меня будут топтать, так что пора сматываться. Черт с ним, с заработком и божьим концертом, здоровье дороже. И что жрать дома нечего, тоже ерунда. Вечером вернусь, фиников нарву, ананасов наломаю, чем плохо? От этой идиотской мысли я даже развеселился и попытался оторвать руку от грифа. Не тут-то было! Богам, имеющим голос, непременно надо было выступить, звучали они все вместе, но распоряжался кто-то один. Дирижерскую палочку они, похоже, передавали друг другу, словно участвовали в эстафете и были настроены во что бы то ни стало пробежать дистанцию до конца. То, что на том конце концерта меня ожидает в лучшем случае наряд милиции, а в худшем – команда охранников, поддерживаемая покупателями и продавцами, слившимися по такому случаю в едином порыве, богов не волновало. Вот тебе и бедные родственники!
А гитара вдруг страстно и призывно заорала, словно в нее вселилась компания сексуально озабоченных мартовских котов с голосами Тома Джонса и Джо Кокера, и тут ко мне со всех концов рынка рванулись женщины. За дело взялся Оська Гудошник.
Нет, господа, я не против женщин, я их очень люблю, они удовлетворяют мою врожденную жажду прекрасного и непредсказуемого, они помогают мне поддерживать гормональное и психическое равновесие, в общем, женщины необходимы человеку для существования, так же как и остальные четыре стихии.
Мы любим землю, мы благодарны ей за дороги и хлеб, мы живем ее соками, мы уходим в нее, когда наступает наше время. Но мы боимся землетрясений.
Нам необходим огонь, он согревает нас в холода, он всегда рядом с того момента, когда мы осознали себя людьми. Но мы гибнем в пожарах.
Мы не можем жить без воды. Но наводнения убивают нас.
Мы дышим. Но ураганы и торнадо разрывают нам легкие.
Мы обожаем женщин. Но когда обезумевшая пятая стихия грозит смести тебя, чувство любви и даже, подумать только, похоть пасуют перед инстинктом самосохранения. Может, кому-нибудь и кажется достойной и приятной смерть под грудой обезумевших от желания разнокалиберных девочек, девок, баб, мадемуазелей, дам и прочих сеньорит, но только не мне.
Я отделался располосованной женскими коготками рубахой, несколькими клоками выдранных из головы волос, да еще меня слегка придушили, в общем – легко, потому что скоро все кончилось. Видимо, боги решили, что я им еще пригожусь, отобрали дирижерскую палочку у любвеобильного Оськи и передали ее Талье Памятливой, Талье Жалельнице. И вовремя, надо сказать. Зато теперь я понял, каково приходится звездам мирового и отечественного шоу-бизнеса, и искренне им посочувствовал. Вот уж у кого действительно опасная профессия!
Тотчас же ситуация вокруг меня изменилась. Чьи-то руки заботливо взъерошили мне волосы, отчего ссадины сразу перестали болеть, в раскрытый кофр, чуть было не растоптанный нежными и не очень женскими ножками, посыпались монетки и, по-моему, даже какая-то снедь. Обитатели рынка наперебой старались сделать дружка дружке какое-нибудь доброе дело, не забывая и про меня тоже, что было весьма кстати, хотя и немного утомительно. Потом все пригорюнились словно по команде, тихие печальные вздохи зашелестели под раскачивающимися вершинами пальм, в зарослях бамбука, лопухов и древовидных подорожников. Благодаря доброй Талье я получил передышку и начал прикидывать, как мне отсюда выбраться. Но тема опять сменилась.
По тому, как только что печальные горожане и торговцы дружно приступили к наведению порядка на разгромленном рынке, я понял, что теперь у руля стоит крепкий мужик Мотрей, прозванный Тихушником.
Не верьте, что Днепрогэсы и прочие пирамиды построены трудолюбивыми рабами, рабы не бывают трудолюбивыми, человек, который делает свое дело с удовольствием и добровольно, – уже не раб. Так вот, приводить в порядок потрепанный действиями коллег-богов рынок Мотрей принялся с удовольствием и добровольно, руками продавцов, посетителей и охранников, естественно, поскольку своих у него не было. Кроме того, у нас всегда так – с энтузиазмом, но чужими руками. Так что наш это бог, русский, по повадке видно. Не понимаю, как мне удавалось играть музыку трудовых будней, но ведь удавалось же! Хотя сила убеждения бога была настолько велика, что хотелось бросить гитару и немедленно прибить какую-нибудь оторванную доску или засыпать яму. Или хотя бы пальму спилить – вон их сколько из земли выперло! В общем, совершить что-нибудь общественно полезное. Впрочем, пальмы уже пилили и без меня. Мужики, торговавшие на рыночных задворках всяческой хозяйственной мелочью, ну там, топорами, напильниками, автокранами и экскаваторами, побросали свои торговые точки и дружно бросились на штурм нетипичной для наших широт растительности. Только щепки летели да трещал бамбук. В общем, шумел папирус, пальмы гнулись. По рынку, вздымая клубы пыли, носились стаи недавно сексуально, а сейчас хозяйственно озабоченных женщин с метлами, вениками и тряпками в руках. Радостно пели дети, собирая рассыпавшиеся по полу продовольственные товары. Короче говоря, трудовой порыв, инициированный Мотреем Тихушником, был всем порывам порыв.
Но вот наступила очередь Прошки Зачинщика, и трудолюбие с народа как рукой сняло. Трудолюбие, но не энтузиазм. Народ вокруг меня принялся ругаться. Сначала беззлобно, просто подначивая друг друга, потом распаляясь и входя в раж. Рынок просто захлестнуло диким матом, в основном довольно примитивным, такое и без божественного вмешательства в нашем городе частенько случается. Визгливые женские голоса выкрикивали ругательства, им вторили пронзительные детские вопли, и все это сопровождалось буханьем тяжелого мужского мата. Шум стоял чудовищный. Только вот количество никак не желало переходить в качество. Наверное, поэтому в воздухе снова замелькали метлы, лопаты, заревели
