— Если вы думаете, что это я был в лесу и подсыпал снотворное в бочонок с пивом, тогда вам следует обойти все дома, в которых я побывал этим вечером, и поспрашивать. И я не думаю, что вы обнаружите уловку с моей стороны. Я побывал в нескольких округах и был все время далеко отсюда.
— Гм, — произнес судья.
Хильда тихо спросила:
— Могу ли я отправиться сейчас домой? Мне невыносим этот лес!
Да, она всем своим существом стремилась вырваться отсюда.
— Отвези-ка ее домой, — сказал Калеб.
— Хорошо. Могу я взять ее с собой в Гростенсхольм? Мне нужно присмотреть за ней, она явно не в себе.
— Договорились, — улыбнулся Калеб. — Я отпускаю ее к тебе.
Ее усадили на коня Маттиаса, сам же он уселся сзади. Так что она, наконец, покинула этот лес.
Они ехали молча, погрузившись в свои мысли. Впрочем, мысли Хильды сводились, в основном, к одному: нельзя ли ехать побыстрее? Ее все еще подгонял страх.
Еще не доехав до Гростенсхольма, Маттиас сказал:
— Думаю, Калеб подозревает кого-то.
— Мне тоже так кажется. Ты полагаешь, он хочет узнать, кто же этот оборотень?
— Да.
— Я тоже подозреваю кое-кого, — сказала Хильда.
— Ты? Кого же?
— Нет, сначала мне нужно поговорить с Калебом. Было бы опрометчиво выдвигать против кого-то обвинения наугад. Но, мне кажется, я знаю, кто подсыпал снотворное в пиво. Во всяком случае, я подозреваю… Хотя это просто немыслимо!
— Кого же ты все-таки держишь под подозрением?
— Подожди, пока мы не встретим Калеба! Мы сравним наши подозрения.
— Трудно ждать, но… Теперь ты чувствуешь себя спокойнее?
— А ты разве не видишь?
— Нет. Ты дрожишь всем телом.
— Да. Я хочу домой, в тепло. Ты веришь в оборотней, Маттиас?
— Нет. А ты?
— Я тоже не верила. Во всяком случае, сомневалась в этом. Но теперь верю.
— Значит, ты полагаешь, что человек совершенно сознательно подсыпает в пиво снотворное, ждет своего превращения в волка, преследует тебя и становится человеко- волком, загнав тебя до изнеможения, а потом собирается разорвать тебя на куски? Но тебе удается сбежать!
— Это звучит дико. Но что еще остается думать?
— Возможно, он хотел, чтобы ты так думала, — ответил Маттиас.
— Что ты имеешь в виду? — сказала она, поворачиваясь к нему, так что их лица почти соприкоснулись. Маттиас обнял рукой ее затылок и притянул ее к себе, так что ее висок коснулся его щеки.
— Я бесстыдно пользуюсь твоим страхом, чтобы быть к тебе поближе, — прошептал он.
— Меня не трудно уговорить, — ответила она.
Дома в Гростенсхольме их встретили шквалом вопросов: все слышали вдалеке крики. Что же случилось?
Маттиас усадил все еще дрожавшую Хильду на стул возле камина, зажженного по случаю ночной прохлады. Снимая с нее туфли и надевая ей на ноги шерстяные носки, Маттиас рассказывал, перебиваемый дрожащей Хильдой, обо всем, что произошло. Его рассказ ошеломил присутствующих.
— Слава Богу, что Таральд остался здесь, — вздохнула Ирья. — А то его стали бы подозревать в этом.
— Да, мы уже думали об этом, — сказал Лив, — мы попросили двоих соседей быть свидетелями того, что он остался дома. Они недавно были здесь.
Таральд сидел на своем стуле, будучи под впечатлением от происшедшего.
— Значит, вы не будете впутывать его во все это? — спросила Лив.
— Нет, — ответил Маттиас. — Но многое говорит о том, что нам скоро придется к нему обратиться… Мама, у тебя не найдется ночной рубашки для Хильды?
Не успела Ирья открыть рот, как Лив встала и сказала:
— Она может спать в свадебной сорочке, которую в свое время надевала Ирья. Это старинная и красивая вещь, она принесет тебе счастье, Хильда! Но, Маттиас, эта сорочка не должна вызывать нескромных помыслов!
Маттиас улыбнулся — и он был неотразим, когда улыбался.
— Ты ведь хорошо меня знаешь, бабушка! Милый мальчик, никогда близко не подходивший к девственницам!
— Я знаю. Мы ждем уже по крайней мере десять лет, чтобы ты определился в жизни.
— Бабушка, ты прекрасно знаешь, что при моих кошмарных ночах я не мог привести в дом жену. Это было бы для нее слишком большой обузой. До сего времени я обходился без семьи. Но я сказал Хильде, что, если она не против, я посватаюсь к ней.
— Это самое неуклюжее сватовство из всех, что я видела за свою жизнь! — сказал Таральд. — И ты приняла этот нонсенс, Хильда?
— Нет, не приняла, — печально ответила она. — Я не поверила ему. Похоже, Маттиас забывает о том, что я целых шестнадцать лет жила в каком-то кошмаре: я пыталась угодить человеку, который делал мне только зло. Что-то значить для Маттиаса, быть с ним рядом в его трудные ночи — все это я сочла бы для себя фантастической жизненной задачей. Я так ценю его!
— Наконец-то мы услышали разумную речь, — сказала Ирья.
— Но… — смущенно произнесла Хильда. — Я ведь дочь палача! А Маттиас — барон и врач! Тем не менее, все вы…
— Дорогая Хильда, — сказала Ирья. — Послушай меня. Я родом из Эйкебю. Там люди плодятся, как кролики, и никто не знает, что будет есть завтра, никто из детей не ходит в школу.
— А я — дочь Тенгеля из рода Людей Льда и его жены Силье, — сказала Лив. — Их выгнали из Трёнделага, потому что в родне моего отца были колдуны, а моя мать была такой бедной, когда встретила его, что ему пришлось отдать ей свой плащ с капюшоном, чтобы она не закоченела. Мы зовемся баронами благодаря моей свекрови. Она не была замужем, родив Дага, моего мужа. Таральд в первый раз женился по необходимости в результате скандала. Не кажется ли тебе, что все это свидетельствует о знатности происхождения?
Хильда улыбнулась.
— Нет, но я не вписываюсь во все это. Я никогда не думала, что кто-то захочет жениться на мне. И вот Маттиас… лучший из всех!
Она заплакала, будучи не в силах сдержаться.
— Девушка смертельно устала, — сказал Таральд. — Пусть идет спать!
Маттиас встал.
— Да. Хочешь спать в моей комнате? Мне не хочется, чтобы ты проводила эту ночь одна.
— Дорогой Маттиас. Тебе ведь тридцать лет! Уже поздно докладывать о том, что ты
