инженер не давал заданий: каждый знал, что надо делать.
Все разошлись по своим самолетам. Громов остался.
— Товарищ старший техник-лейтенант, разрешите обратиться?
— Да.
Переминаясь с ноги на ногу, притворяясь виноватым, не заслужившим положительного ответа на просьбу, Громов прозондировал почву насчет того, чтобы Пучков помог ему поступить в академию. Ведь он исправно работает механиком и с отличием окончил техническую школу.
— Я знаю, что пришла разнарядка, — отвечал Пучков. — Но мы со старшим инженером уже составили Корневу аттестацию и ходатайство...
«Опять этот Корнев», — с досадой подумал Громов.
В этот момент к грибку подкатила штабная «амфибия».
— Эскадрилья, смирно! — раздался голос дежурного по стоянке.
— А с вами давайте так: время еще не ушло. Если ваша машина будет выруливать, как в эти дни, я посоветуюсь... — успел сказать Пучков и побежал навстречу майору Шагову, вышедшему из «амфибии».
Выслушав доклад, Шагов сказал, что желает осмотреть стоянку.
У первого же самолета он узрел клочок промасленной ветоши и поэтому долго отчитывал механика, доказывая, что ветошь могла самовоспламениться и привести к пожару.
Пучков не знал, как бы ему отделаться от незваного надзирателя. До Шагова ли было ему сейчас, когда через два часа выруливание на старт?
— Разрешите выполнять обязанности? — спросил он.
— Вы забыли устав внутренней службы? Вы обязаны сопровождать старших...
В эскадрилью приезжали разные начальники, но все они считали долгом не отрывать технический состав от дела. А Шагов любил, чтобы его сопровождали.
Пучков ходил за ним по стоянке больше часа. Не уйдешь ведь: начальник! Наконец Пучков не выдержал:
— Извините, товарищ майор, но мне некогда прохлаждаться с вами. Меня десятки людей и машин ждут...
Эти слова Пучкова могли показаться излишне резкими, но что ему было делать, когда на простые просьбы Шагов не обращал внимания.
— Идите, — сказал майор, — но пришлите замену.
— Слушаюсь! — И Пучков побежал к машине Еремина.
Меж тем стоянка уже гудела. Позади самолетов бушевала не буря, а целый тайфун.
Опробовав моторы, Громов полез в моторную гондолу: перед полетом хотелось проверить, нет ли подтеков в трубопроводах. Вчера было все нормально, но мало ли что могло случиться за ночь? Какой- нибудь пехотинец — часовой из роты охраны — открутит из любопытства винтик на хомуте — вот и авария, и пойдешь под суд. И Громов, ужом изгибаясь между агрегатов, проверял затяжку хомутов на трубопроводах. Упрется длинной отверткой в хомут — если он не провернется, значит, затянут туго. Так, начав снизу, Громов дошел до верхней обшивки крыла, где стоял изогнутый металлический переходник маслопровода. Отвертка сорвалась с хомута и проткнула переходник: в руки ударила струя горячего масла. Громов потряс кистью руки, выругался:
— Деятели!.. Всучили мне не самолет, а старую рухлядь. Меняла корневская бригада этот переходник или нет?
Струя масла лилась на колесо. Это увидел Ершов, тащивший стремянку в капонир.
— Что у тебя там? Давай помогу.
— Без вас управлюсь...
Ершов доложил о подтеке Корневу, исполнявшему вместо Пучкова обязанности техника бомбардировочного звена. Корнев прибежал.
«Опять этот Корнев! И в академию опередил и тут в контролеры лезет!» — подумал Громов и сказал раздраженно:
— Хомут ослаб. Сейчас подтяну, и все будет в порядке. Можешь быть свободным!
— Где ослаб хомут? — спросил Корнев, заглядывая в мотогондолу.
— Я отвечаю за самолет или уже нет?
— Разумеется...
— Ну и прекрасно! Я помощи не прошу.
— Я пришел не к тебе лично. А на самолет бомбардировочного звена...
— Добавь: «вверенного мне бомбардировочного звена»... — с издевкой заметил Громов.
— Забыть бы тебе пора. Вместе работаем.
— Да пустяки же! Иди готовься в академию, не то экзамены провалишь.
— В какую академию? — с удивлением переспросил Корнев.
— Хоть не притворялся бы! — сплюнул Громов и полез в моторную гондолу.
Но Корнев не притворялся. Он действительно еще ничего не знал об академии. Пучков умел заботиться о подчиненных незаметно, так, что они узнавали об этом последними.
Посмотрев на ноги Громова, скрывшегося в моторной гондоле, Корнев ушел. Однако уж слишком ярой показалась ему досада Громова, и он доложил Пучкову.
— Из-за какого-то хомута и вы требуете меня? Стыдитесь! Сам подтянет! Иди к Князеву, у него потек пожарный кран. Хотел ему помочь, да майор Шагов протаскал меня больше часа.
Неисправность, которую нечаянно ввел Громов, не казалась ему устрашающей. Он знал, что на фронте, да и теперь, механики обертывали переходник изоляционной лентой и обмазывали ее жидким стеклом. Стекло затвердеет — ленту и зубами не оторвешь. Конечно, было бы лучше, если слить масло, а потом уже отремонтировать переходник. Но разве успеешь? До выруливания — всего полчаса. Машина задержится, а из-за нее вся эскадрилья. Чрезвычайное происшествие. Разве пошлют тогда в академию?
И Громов решил, не сливая масла, обернуть маслопровод изоляционной лентой и замазать место прокола жидким стеклом.
Меж тем закончились последние приготовления к вылету.
— Готов! — подал сигнал старшина Князев.
— Готов! — вторил ему Ершов.
— Готов! — доложил и Желтый.
Громов счел, что жидкое стекло затвердело, и тоже крикнул:
— Готов!
Подошел летчик-инструктор Чернов. Громов доложил ему о готовности машины к вылету и принес тетрадь, где летчик расписался в приеме машины. С момента расписки за исправность самолета отвечал летчик-инструктор. На беду Пучков вызвался лететь с Черновым в качестве борттехника, что практиковалось редко...
Войдя в свою квартиру, Зина упала на диван, заплакала и стала скликать все беды на голову Строгова. Он никогда не любил ее! И чего она втрескалась, как глупая девчонка?
Она понимала, что всего честнее было бы сейчас собрать вещи и уехать: каково теперь смотреть мужу в глаза? Но сколько времени она проживет одна? Месяц, полгода? А потом что? Опять ходить в городской парк, опять на танцы? Но она пополнела, подурнела, теперь любая девчонка может спросить ее: «Тетенька, вы все еще танцуете?»
Будто воочию Зина увидела ту девчонку, которую когда-то вывела с танцевальной площадки, и пожалела, что сама-то она уже давно не девушка. Да, разве легко ей теперь найти хотя бы такого, как Пучков?
«Нет, надо разбиться, но удержать его во что бы то ни стало», — решила Зина. Он жаждал ее ласки, ее уважения. А она? И простит ли он?
Зина стала писать письмо.
Она просила прощения, клялась, что будет верной, преданной, любящей, что эта старая блажь менять ухажеров ударила ей в голову.
