— Так ведь — вы еще не вполне, видно, поняли — зима же! Зимой палатку знаете, как конопатишь! Чтобы тепло не вытекало. Минут пять утром открываешься. — Инструктор помолчал. — Разрезали — это значит, хотели очень быстро. Ни с чем не считаясь. Буквально вылететь наружу. И вылетели. Побежали. И улетели… Вообще. — Инструктор вновь задумался. — Палатку, да единственную, располосовать зимой? На то должны быть основания. И не простые, а очень веские.
— Ну, например, угроза быть похороненными под лавиной.
— Здесь? Лавина? На ровном месте? В лесотундре?
— Но рядом вот возвышенность, ну на которую вы лично забирались?
— Да это сопка, считайте. Она совсем пологая. Уклон не больше пятнадцати градусов. Если б не курумник — играй в футбол. Какая тут лавина, к черту! С нее и на лыжах-то не очень прокатишься.
— Землетрясение, может быть, было, нет? Или грохот взрыва, далекой лавины, еще что-то подобное?
— В палатке землетрясение вы проспите и не заметите. Тем более если верст двадцать отмахал за день на лыжах. Да под тридцатипятикилограммовым рюкзаком.
— Ну, что-то испугало их в темноте?
— Что что-то испугало — это точно. Святая правда. А что до темноты, так это вы бросьте. Конец марта, весна. Равноденствие уже было, и солнце не заходит. Густые сумерки в любое время суток. Начало полярного дня.
— Ну, хорошо. Чего они конкретно испугались, теперь-то уж не спросишь у них. Но куда потом подевались? Фантастика!
— Вот к этому все и пришли. И кончилось на этом.
— А следствие?
— Какое следствие?
— Погибли люди!
— Дело о гибели или убийстве, по нашим законам, может быть заведено только лишь при наличии тел, трупа или трупов. Здесь же всего-навсего — загадочное исчезновение. На этом официальные инстанции и успокоились.
— На чем — «на этом»?
— Ну, на том, что вроде шутку они такую учудили. Ведь это было первого апреля, — маршрут они уже заканчивали. Ну и, вроде того, сговорились шутники заранее с каким-то вертолетом. Он их и забрал. Палатка старая, не жалко было разрезать шутки ради. Специально и искромсали ее — для эффекта.
— Нет, в это я, честно говоря, совершенно не верю! А родители? Неужели они этим удовлетворились? Я бы, вот случись с моим ребенком…
— Вы-то — может быть! А эта группа состояла из воспитанников интерната «Интеграл». Существовало такое учреждение для одаренных в математике, вроде как школа-вуз: со всей страны собирали таланты. Из детдомов, сироты, «отказные», ну и так далее. У двух потом родители нашлись, нарисовались. Алкаши бомжастые. Хотели что-то слупить с интерната. Компенсацию за потерю будущих кормильцев, что ли? Словом, анекдот! Таким, конечно, не до истинных причин пропажи. Так что единственный итог — закрыли район.
— Все ясно.
— А вы, я чувствую, туда собрались сами?
— Не исключаю этот вариант. Друга найти надо же — вы не считаете?
— Надеюсь, вы туда не в одиночку намереваетесь отправиться?
— Могу вас взять в компанию. Финансовые вопросы я, разумеется, беру на себя. Хотите?
— Ну, нет! Я там уже бывал. Достаточно. А вы начали, мне помнится, что ваши дети вроде туда собрались. Надо их отговорить. Да? А вас кто будет отговаривать? Я?
— Меня некому отговаривать. Я холостой. Детей на самом деле никаких пока нет, хотя пора бы. Даже собак, кошек, попугаев, рыбок не имеется.
— Ну, а родители?
— Отец-мать умерли давно.
— А у него, у вашего друга? Который пропал? О нем что, кроме как вам, и позаботится некому? Или вас его родные на эти поиски ангажируют?
— Нет. Он был воспитан в детском доме. У него тоже — никого нет.
— Ну, вам двоим тут и флаг в руки. — Инструктор грустно улыбнулся и развел руками. — А что я вам еще могу сказать? Ведь вы и сами все поняли, я надеюсь?
Ключ повернулся в замке, и Белов не спеша вошел в свою квартиру. Скинул плащ. Прошел на кухню, поставил чайник. Открыл в прихожей дверцы антресолей и кладовки. Вот он, рюкзак. Так до сих пор и не разобрал его, с августа. Грязные рубашки, трусы, носки — в полиэтиленовом мешке, все это в ванную, на пол, рядом со стиральной машиной. Так. Это палатка. Котелок. Топорик. Крючья для костра. Штормовка. В чистке не была. Хоть после летнего вояжа, но сойдет. А джинсы чистые. Два свитера. Вот этот лучше. Шерстяной. Кроссовки? Да, в поезд. А в лесу — унтайки. Там снег, наверно, выпадал уж пару раз, небось. Спальный мешок. Так. Пара свечек. Веревка с карабинами. Носки. Две пары шерстяных и пара синтетических. Сойдет. Одна неделя — хватит. Спички. Зажигалка. Теперь пожрать. Тушенки шесть банок. Десяток бульонных кубиков, кофе, сахар, чай…И мыло? Ладно, мыло. Полотенце? Лишнее. Гречки килограмм. Спагетти? Пара упаковок. Нет. А, ладно, в коммерции куплю, прямо на вокзале. Консервы? Рыбы пару банок. О, соль! Чуть не забыл! Смешать соль с перцем для компактности. И это все. Ну, нет, не все. Накидку-пленку. Мокрый снег вполне возможен. А сапоги? Болотники? Да нет, болотники только затянут. Проще каждый вечер сушить обувь у костра. А ноги мокрые — это не смерть. Главное, чтобы не мерзли, не отморозить. Нож. Фонарь. Иголки-нитки. Бинт. Аптечка. Йод? На месте. Пластырь. Почти все. Еще одно… — Белов задумался. — Это, конечно, риск, но лучше б взять.
Он прошел в комнату и, запустив руку за картину, висящую на стене, с минуту манипулировал рукой — там, за картиной.
Рука вернулась с пистолетом Макарова.
Самое забавное, что этот пистолет подарил ему Борька. Давным-давно, еще в годы розовой юности.
В тот год — это было где-то в семьдесят седьмом, кажется — Борька колесил летом в окрестностях Поленова, на Оке. Ездил в Пущино, рисовал в Приокско-Терасском заповеднике. Попутно, разумеется, он зацепил и матрешку лет двадцати пяти, жительницу города Серпухов. Она там где-то подрабатывала летом в доме отдыха. Борька склеил ее так, без дальних прицелов и серьезных намерений, в качестве грелки, запарить перед сном карасика. Мимолетный летний роман.
Лето, понятное дело, кончилось. Любовь тоже пожелтела, засохла и облетела. Борька упаковал этюдник, сложил кисти-краски, проводил Валю — так ее звали — до дома, до Серпухова, попрощался, обещал не забывать-писать-навещать и скрылся в московском направлении.
Так как жениться он, конечно, не обещал, а детей вроде бы тоже ждать не приходилось — Борька всегда был предельно аккуратен и корректен в этих ситуациях — история эта, конечно, забылась уже к середине сентября.
Борис был уверен, что расстался с Валентиной навсегда.
Но ошибся.
Зимой, в феврале уже, совершенно внезапно, эта, казалось бы, напрочь отыгранная пластинка вдруг заиграла опять.
Они сидели в тот вечер — человек шесть — у Сашки Аникина, пили водку. Время было уже позднее, Борис слегка и всхрапнул уже за столом. Он в тот вечер загрузился немного выше ватерлинии. Ну, спит человек — ладно.
Вдруг он чухнулся, будто его кто толкнул изнутри:
— Ребят, я сейчас в Серпухов поеду!
— Опух, что ли? Время ж, глянь, — десять вечера.
— Ты знаешь, мне сейчас приснилось, что Валька, помнишь, я рассказывал, ну эта, летняя любовь.
