— Да в Буе, точно! — уверенно сказала Маша. — Ты вспомни, — повернулась она к напарнице. — Они садились, вот когда поймали жулика в седьмом, в купейном, ну, у Светки! Помнишь, выводили? В наручниках? Вот тут они и сели. В Буе.
— В Буе, в Буе! — согласилась Наташа. — Точно.
— А вот еще вопрос вам, девочки, на засыпку. К ним, к этим, кто-нибудь входил в купе вот, после Буя? Случайно не видали?
— Конечно, видели! — сказала Маша и тут же осеклась, почувствовав резкий толчок ноги Наташи.
— Прекрасно! Что вы видели? — оторвал от записи взгляд Калачев, не заметивший тайного сигнала. — Кто же заходил?
— Да бригадир наш заходил, начальник поезда, — довольно неумело соврала Маша. — Ефим Михайлович…
— Они с ним пили? С Ефим Михайловичем?
— Только не хватало!
— Что вы!
— Ой ли? — усомнился Калачев.
— Да наш начальник поезда не пьет!
— Да быть не может, девочки! — еще больше усомнился Иван Петрович. — Чтобы начальник поезда, да и не пил!
— Не может. Нечем. У него желудок вырезан.
— Язва была. От пьянства, кстати.
— Теперь не пьет совсем! Только на праздники.
— А что ж тогда он заходил?
— Он просто проверял, он ко всем заглядывал.
— Он часто ночью ходит. Все бригадиры сейчас проверяют.
— Он начальник поезда или все же бригадир?
— И то и то.
— Он совмещает. А ночью ходит — «леваков» ловит.
— Билеты дорогие сейчас стали, плацкарт, общий забит, а СВ почти всегда идет полупустой.
— Ну и есть соблазн у нас такой…
— У вас?
— Да нет, вообще — у всех проводников.
— Да ты за всех не говори! Есть и шибко честные товарищи… Встречаются.
— В общем, он прошел, глянул по купе по всем проверить, товарищ следователь, — не решили ли мы с Наташкой прокатить кого-нибудь зайцем, от Буя до Секши…
— До Секши? — заинтересовался Калачев и стал листать свою записную книжку. — До Секши, говорите?…
Воспользовавшись тем, что следователь отвлекся, Наташа еще раз толкнула напарницу — вдвое сильнее на сей раз.
— До Секши, да… — нашел соответствующую запись Калачев. — Так что — до Секши-то?
— Да это просто я к примеру. После Буя будет Секша. А так какая разница: от Галича до Лопарева, от Ней до Поломы — пустил, подвез и заработал. Вот. А Ефим Михалыч смотрит. Проверяет.
— Особенно ночами.
— Ну, ясно. — Калачев кивнул. — А вы не помните случайно: какого числа они ехали в Москву?
— Ну… Давно уж. Это, по-моему, было в августе. В конце.
— А поточнее вспомнить не сможете?
— Сейчас попробую, — кивнула Наташа, доставая тетрадку. — Вот август. Расписание. В Москву мы ехали двадцать второго, двадцать четвертого, двадцать шестого, двадцать восьмого и тридцатого. В один из этих дней.
— Ну, а еще точнее?
— Точнее едва ли сейчас получится. Понимаете, конец августа, пассажиропоток большой, все едут к первому сентября, с детьми. Конец августа, да еще зимние каникулы тоже вот, голова идет кругом.
— А вы же вот что можете… — Наташа оживилась. — Вам их фамилии известны?
— Да.
— Ну, прекрасно! Сейчас билеты в кассах продают ведь по паспорту… Вы обратитесь на вокзал. Они запросят Буй, и по фамилиям вам скажут — когда билеты они покупали и на какое число. И это будет точно.
— Дельно, — кивнул им Калачев и встал. — Я так и сделаю. Ну ладно, девочки, простите, что отвлек, спасибо за беседу. Сухой остаток — эти двое ехали от Буя до Москвы и до Москвы доехали оба?
— Да, да! — кивнули обе.
— Из посторонних к ним никто не заходил?
— Нет, нет!
— И распивать — ни с кем не распивали?
— Что вы, что вы!
— Все. Это все. Удачи вам. Счастливого пути!
Наблюдая сквозь окно вагона, как Калачев, минуя стрелки, удаляется вдоль тупикового пути к вокзалу, Наташа процедила напарнице:
— Ты б ему еще сказала, что мы им две бутылки водки за сорок баксов втюрили.
— С закуской же! — напомнила ей Маша. — Это же, считай, комплексный ужин!
— Ты все же дура, Машка, набитая!
— Да просто не спала всю ночь! Устала как собака.
— Вот я и говорю — собачье помело у тебя, а не язык.
— Тогда ты с ревизорами разными сама и разговаривай! А то меня сначала к ним сунешь, а потом все поправляешь — из-за моей спины — легко это, я понимаю!
— Ага! Не будь меня, так ты б, Машка, давно б уже сидела!
По дороге на вокзал Белов зашел на почту.
— Два письма. Заказное и ценное.
Первое, заказное, было адресовано Власову В. А. в прокуратуру, второе — ценное он отправил на свой же адрес и почти самому себе: «Белову Н. С. для передачи Елене Анатольевне Синицыной». И это письмо было внушительных размеров — формат А4.
— Раз ценное письмо, нужна опись. Вскройте, предъявите. Что в нем?
Белов вытащил из незаклеенного конверта документы, которые он оформил еще вчера по дороге из клуба домой.
— Пожалуйста, вот посмотрите: это генеральная доверенность, тут просто — письмишко небольшое…
«Сейчас заклеят конверт, и письмо уйдет, отслоится от него, заживет своей жизнью, — подумал Белов. — Ушедшее письмо уже не вернешь. Отправление письма — это всегда поворотный пункт, пройденная развилка кусочка жизни…»
— А это что еще у вас? — спросила сотрудница почты, заполнявшая опись.
— А это мое завещание, — ответил Белов.
Выйдя из метро, Белов повернул направо, прошел сквозь строй торгующих всякой всячиной пенсионерок, двинул к суточным кассам поездов дальнего следования.
Внезапно дорогу ему преградила цыганка:
— Остановись на секунду. Сказать тебе надо одно…
Обычно Белов начисто игнорировал цыганские выпады в свой адрес в общественных местах — просто отмахивался молча, продолжая движение. Он знал как дважды два, что остановиться и вступить в
