Стрелки часов приближались к двенадцати.
Лена стояла в квартире Белова и смотрела в ночное окно.
Она не понимала, что с ней происходит.
Она вообще плохо понимала эту абсурдную жизнь, странные правила, чудные, совершенно нелепые законы какой-то сложной игры, в которую все окружающие так старательно играли от рождения до смерти.
С самого раннего детства ее мучила полная непонятность и неприятие логики обыденной жизни.
Когда ей было еще лет пять, она, помнится, как-то обратила внимание на постового, регулировщика, стоящего на перекрестке и размахивающего полосатым жезлом.
Когда он указывал машинам налево, те ехали налево.
Он давал отмашку вправо — все ехали направо.
В этом таилась какая-то непостижимая загадка, фокус: откуда этот милиционер мог знать, кому надо направо, кому — налево, а кому необходимо и дальше ехать прямо?
Водители транспортных средств не подавали никаких таинственных знаков милиционеру, не высовывались в окна, не кричали ему: «Эй, мне налево нужно!»
Милиционер сам безошибочно угадывал все и никогда не ошибался — ну ни разу!
Маленькая Леночка наблюдала за перекрестком много дней, может быть пять или даже десять, но, не в силах самостоятельно разгадать это непрерывно повторяющееся у всех на глазах волшебство, обратилась наконец к папе: уж он-то, наверное, сумеет разгадать секрет колдуна-регулировщика!
Ответ отца ошеломил ее своей грубой жестокостью: милиционер не знает, оказывается, кому куда нужно ехать! И более того — он и не считает нужным это знать! Он просто указывает — туда! А надо ли им туда — это его и не чешет!
То есть он просто, нахал, берет и приказывает — машинам, грузовикам, автобусам. И все боятся его, слушают, не смея капризничать и баловаться! Как это ужасно! И страшно, вдобавок. Вот едет «скорая помощь» или пожарные — спасать людей. Им надо быстрее — вперед, вперед! Но регулировщик машет — направо! Приходится направо, что ж делать? Спасения нет! Даже трамваи, которые не могут ехать куда угодно, а только по рельсам — даже они подчинялись движениям полосатой толстой палки!
Господи! Прошло столько лет уже! Конечно, она давно поняла, как организуется уличное движение в городе, да. Но вместо тех детских загадок возникли другие — еще более сложные, страшные! Вот, например, все это, что с Колей сейчас происходит. И Коля, и Борис — что? Жили б и жили. Как они жили? Работали честно, работали много и хорошо. Отдыхали шумно, радостно, беспечно. Какой регулировщик вдруг указал им туда, в какую-то невнятицу, да просто в мясорубку? Почему Коля поехал, подчинился регулировщику?
Она вспомнила, как Коля, закончив два часа назад сборы рюкзака, заметил ей мельком, через плечо:
— Если я до полуночи не вернусь, то все — это значит — уехал.
Часы пробили полночь, замолчали.
— Все. Значит, уехал, — прошептала Лена и тихо заплакала.
— А здесь что — разверните! — попросил Власов Белова. — Нет-нет, вот это, свитер где, рубашки. Там что-то есть тяжелое.
— Да это пистолет. — Белов ответил хриплым голосом.
Понятые, приглашенные из соседнего банка, шагнули, любопытствуя, вперед, но тут же, как только Белов извлек на свет «Макарова», попятились.
— Давайте! — быстро, ловко отобрал ствол Калачев. — Ага. Заряжен он? О да, заряжен! — Он выщелкал один за другим патроны. — Вот, видите? Шесть штук!
— Прекрасно! — Власов тяжело вздохнул. — А не могли бы вы, Николай Сергеевич, бумажку нам показать?
— Какую вам бумажку? — Белов совсем охрип.
— Ну, эту — разрешение на ношение…
— Нет у меня. Я его в Туле шесть лет назад из-под полы купил.
— С патронами?
— С патронами. А у кого — не помню.
— Ясно. — Власов снял телефонную трубку. — Номер сообщите мне, Иван Петрович, — обратился он к Калачеву. — Посмотрим сейчас его происхожденьице. Не сбит номерок-то?
— На месте. Сорок восемь двенадцать пятьдесят три семьдесят один…
— Ну, прекрасно! — Власов дунул в трубку. — Справься там по системе — пистолет Макарова, номер 47125371 — откуда и что на нем висит? Ага! — Власов положил трубку. — А где еще два патрона? В рюкзаке? В карманах?
— Какие два патрона?
— Ну, как же? Боекомплект пистолета Макарова — восемь маслят. А у вас — только шесть. Где еще два-то?
— Я и не знал, что их должно быть восемь.
— Конечно! Это школьники даже знают. Да вот и глазами видно — пожалуйста! — Власов зарядил назад шесть патронов, после чего продемонстрировал: — Еще два — видно вам? — уместятся! Согласны? Дважды два — четыре. Девятый можно в ствол загнать, но это уже сверх программы, так сказать. — Он вновь разрядил пистолет и подмигнул: — Что, будете настаивать, что шесть патронов и было изначально?
— Да как бы вам сказать… — Белов задумался, вспоминая.
Он помнил, конечно — были еще два патрона, утраченные при известных обстоятельствах лет пятнадцать назад.
В те годы в их компании — вокруг и около нее — все время ошивался некто Аркадий Максимович Шапиро, работавший художником в каком-то техническом издательстве и время от времени подбрасывавший им — то одному, то другому какую-нибудь не пыльную халтурку. Таким образом, Аркадий Максимович стал постепенно человеком весьма нужным и даже местами желанным в их кругу. Был он постарше всех лет на восемь, все его звали по имени-отчеству.
Однако Аркадий Максимович обладал одной странной особенностью: привычкой неизменно развязывать острые разговоры на всех вечеринках и пьянках. Говорил он, впрочем, то, что все и без него знали: КПСС — говно, коммунизм — бред собачий, Брежнев — просто позор для страны, и т. д., и т. п.
Но что особенно удивляло — у Аркаши Шапиро во всех грехах и неудачах виноваты были представители иудейства и мировой сионизм. В то же время самым хорошим, светлым пятном в темном царстве советской действительности для Аркадия Максимовича была Русь святая, Россия-матушка и все при ней присное — родное да посконное.
Так как в их компании до Шапиро и после него национальным проблемам никто особого внимания не уделял, деля людей по другим признакам — хороший-плохой, умный-глупый, добрый-злой и т. д. — в отношении Аркадия Максимовича все дружно и не сговариваясь пришли к выводу, что казачок-то, конечно, засланный. Однако терпели: ничего кроме выгоды каждому он не приносил, а шовинистический бред и навязшую у всех в зубах антисоветчину можно было и пропускать мимо ушей: за это ничего уже не было.
«Выходное пособие» из их компании выписал Аркадию Максимовичу Борька Тренихин. Ценой изгнания Шапиро и оказались как раз эти два злополучных патрона от пистолета «ПМ».
Произошло это просто, внезапно, на импровизационной волне очередной пьянки. Собрались и керосинили дома у Белова. Когда все уже были достаточно хороши, Аркадий Максимович Шапиро завел свою шарманку: насколько же все русское хорошо, лихо, вкусно, натурально и полезно для человечества.
— Да взять хотя бы эту игру — русскую рулетку! — восхитился Аркадий Максимович, наливая
