— И я вас узнала теперь! Вы были на вернисаже у Коли — верно ведь?
— Да, — согласился Владислав Львович. — Но и не только! Я был еще и в мастерской Тренихина. Знаете, ну это… — Власов неопределенно помахал в воздухе рукой перед своим носом, будто отгоняя комара. — Голубое небо, на нем облака. Беленькое платьице такое на вас — ситцевое, дешевенькое. С пятнами. То есть, пардон, с синенькими цветочками-василечками…
— А, ну конечно — Абрамцево! — догадалась Лена. Теплые, светлые воспоминания разом нахлынули на нее. Лицо ее расцвело, глаза засветились отражением того счастливого, давно отлетевшего майского дня.
— Поэтому я знаю, кто вы!
— Кто? — удивилась Лена.
Власов лишь хмыкнул в ответ и, холодно кивнув ей, скрылся за поворотом коридора.
— Ну вот, — сказал Белов. — Оставили нас наконец одних. — Он огляделся. — Здесь не сказать, чтобы уютно.
— Ну, видишь ли, — с чего-то надо начинать новую жизнь. Какое ни есть, а это — начало.
— Тебе здесь нравится?
— Не нравится, что мы здесь только до утра.
— А то бы?
— А то бы — занавеску на глазок, цветастенькие шторки — на решетку, на эти нары покрывальчики, паласик маленький от двери до окна, чехольчик аккуратный на парашу… — она была искренна в своих мечтах,
Белов закрыл лицо руками.
— Коля! Коля!…Ты что?!
— Я? Ничего!
— Я вижу, ты не рад, что мы поженились?
— Я рад. — Белов ей подмигнул и грустно улыбнулся: — Я страшно рад. Беспокоит другое — как это все произошло.
Черный цвет неба в окне начал светлеть, проявляя толстые прутья железной решетки.
В предрассветных сумерках маленький юркий ЯК-42 бодро выставился на взлетную полосу, на исходную, замер там на секунду.
В клубящемся холодном тумане осеннего утра по краям летного поля едва проступали нежно- лиловые макушки елей и пастельно-мягкие желтые прически печальных, вечно тоскующих о чем-то берез.
Экипаж запросил взлет.
Разбуженные внезапным запросом, диспетчеры засуетились, пяля испуганные глаза в мониторы:
— Чего?! Кто?! Где?
— Опять столкнулись, что ли?!?
— Типун тебе на язык, дурак чертов!
— Он все время пугает, зараза!
Раздался опять зуммер вызова.
— Вологодский борт просит взлета.
— Дай, если просит. Не жаль.
— Взлет разрешаю!
По причине раннего часа пассажиры в салоне дремали. Диктор в диспетчерской взял в руки микрофон.
— Закончилась посадка на рейс 642-СУ авиакомпании «Спейс Интернэйшнл Вологда Эйрлайнс», выполняющий беспосадочный перелет по маршруту Москва-Вологда, — громогласно объявило радио в здании аэропорта, разбудив добрую половину пассажиров, прикорнувших в зале ожидания на своих цветастых огромных мешках и пирамидах картонных коробок.
ЯК— 42 плавно тронулся и, разгоняясь, побежал по полосе. В момент его отрыва от земли громкоговорящие динамики в салоне внезапно дружно щелкнули, громко, как выстрелили, и тут же взорвались неизбежной, как сама смерть, «фирменной» песней:
Где же ты, где,
Ненаглядная,где?
В Вологде, в Вологде,
В Волог— де-де!
В до— о-оме,
Где резной палисад!
Самолет закинул нос и взмыл в небо, мгновенно таясреди уже почти погасших утренних звезд.
— Ты думаешь, что весь этот кошмар рассосется сам собой? — Лена прижалась к Белову.
— Не так, чтоб сам. Я все-таки верю в перелом в их сознании. Вот этот Калачев, из МУРа, по-моему, стал понимать, врубаться в ситуацию. А может, стал мне верить. Весь ужас в том, что я ничегошеньки им объяснить-то не могу! У них совсем другой строй мыслей — они прагматики, до мозга костей! А здесь все зиждется на нюансах. Они ж привыкли к шаблонам, жизнь их обучила стальной, прямолинейной логике — как в преферансе: снес короля? Сиди без двух! О-о, многого они совсем понять не могут! А я не в силах объяснить. Как объяснить слепому, какого цвета на закате облака? Чем пахнет роза? Как рассказать о розе эскимосу: приятно пахнет, приятнее, чем рыбий жир? Безнадега это. Поэтому и безысходка. — Белов помолчал. — Но Калачев, мне кажется, если и не со мной, то уж точно не с Власовым.
— На это ты надеешься?
— Нет, я надеюсь на поездку в Вологду. Пусть этот Власов съездит, убедится. Хоть будет первый факт на языке, понятном им, привычном. Факт четкий, непреложный. Он удостоверится, что я не вру. Серьезная улика отпадает. Настанет сдвиг, ну, пусть не перелом — затишье, остановка, плотина встанет перед этим потоком чудовищного какого-то бреда. И тогда все станет выглядеть иначе. Наступит смысловой переворот — вот ведь самое главное что — а? Я надеюсь только на это!
— Какой ты умный! А сидишь в тюрьме. Обидно, правда? Аж плакать, Коля, хочется!
ЯК— 42 внезапно клюнул носом и перешел в пике.
В салоне кто-то вскрикнул: сдавленно, истошно, коротко.
И тут же тишина. Безмолвие кошмара ожидания — мертвящего.
Лишь тихий шелест двигателей за окном.
Пике сменилось на отвесное падение.
Двигатели, взвыв, со всей силой погнали самолет к земле.
Салон молчал.
Глаза людей расширились от ужаса.
Ви— и-и-ижу…
Вижу алые гроздья рябин…
Ви— и-и-ижу…
Вижу дом ее номер один… —
оглушающе врубились динамики салона.
И тут же всех вдавило в кресла — перегрузка.
Взвыв, самолет перед самой землею выровнялся — с немыслимым напряжением: потрескивание прошло волной по корпусу, по полу, потолку.
От перегрузки щеки словно прилепились к зубам и скулам. Глаза начали уходить внутрь, тонуть в глазницах.
