Только бы правильно упреждение рассчитать. Три — нет-нет — два с половиной корпуса… Пусть сама толпа несет. На полсекунды можно ноги подогнуть, так сжали, что зависнешь, отдохнешь… Все, хватит! Грунт, упор. Всей плоскостью обеих ступней. На старт, толчок! Время как будто остановилось. Вон он, впереди — моргает… Глаз полузакрыт. Старуха поднесла уголок платка к разбитой губе, да так и замерла, застыла… Памятник — и только! Вот и она — брешь! Раскрылся на миллисекунду тончайший лаз — вот, прямо — между телогрейкой и ватником. Ну-ка: теперь — с силой туда! Не думать о теле. Ты — штопор! Ты — сталь! Ты пройдешь легко: как холодное шило в кусок раскаленного маргарина. То есть наоборот. Играть всеми мышцами. Расслабиться. Обманку… Затяжку на колготки ей — а ну-ка! — ага — «ах!» — все, наклонилась, сука, к чулкам, деблокировала директрису, открыла направление. С визгом! Еще! А ну! Ну, еще чуть-чуть!
Ему почти удалось раскаленным шнуром пробуравить толпу с налета, но тут он, налетев на массивного пассажира, везущего дверной проем и два оконных блока, затормозил на полсекунды, скинул темп.
Эта задержка его погубила.
— Что ж ты прешь-то как танк, людей давишь? — спросил Власова милиционер, выволакивая его из толпы — позорней некуда — за шиворот.
Милиционер обладал совсем не высоким званием — рядовой.
— Вот наглый-то! — рядовой мотнул Власова за шкирку, прочь — столь грубо и размашисто, что Власов еле устоял.
— Еще полезешь, — упадешь! — пригрозил милиционер. — По роже вижу, что не наш, не вологодский…Хам!
Власов молча, решительно выхватил из нагрудного кармана служебное удостоверение, ткнул рядовому под нос:
— На!
Милиционер взял аккуратно документ:
— Ого! Российская прокуратура! Старший следователь по особо важным делам, — он читал старательно, шевеля от усердия губами и бровями: — Птица-а-а…
— Сейчас же обеспечь мою посадку!
— Сейчас обеспечу! Посадку… — милиционер махнул куда-то вбок — призывно — и тут же на полшага отступил от Власова.
В ту же секунду два амбала в гражданском с красными повязками на рукавах скрутили Власова так, что он заорал благим матом на весь автовокзал.
— Тпр-р-ру!! — скомандовал им рядовой, а Власову, качая перед его носом его же удостовереньем, пояснил: — Такие вот, особо важные, прокуроры-триколоры, они, знаешь, обычно ведь на черных «Волгах» ездят.
— Естественно! — ответил Власов. — Когда охотиться и отдыхать.
— А ты куда намылился? — равнодушно поинтересовался рядовой и зевнул прямо в лицо Власову, даже не прикрывая рукой рта. — Тоже ж, нябось-ить, на охоту? Вчерась за рекой магазин-то ограбили — охотнички, как ты, гляжу.
— Я еду по делу! Не на охоту, а по делу!
— Что ж ты, раз по делу, да и с самой Москвы, машинку-то себе не заказал? А, деловой?
— Да потому что когда по делу, так сроду нет у вас бензина, шоферов, желанья, то да се… Только на пьянки горазды!
— А, говоришь — на пьянки мы только горазды? Лады! Давай его, братцы, в дежурку! Посмотришь сейчас, как у нас работают! Может, и сам работать научишься. Проверим сейчас твой фальшивый документ: у нас узнаешь «то да се»!
— Я точно старший следователь!
— Так что волнуешься?! Сам порядок, значит, знаешь! Начальству будешь качать права, понял?! Ефрейтор Елкин вот придет после обеда — по-свойски с тобою и разберется… Что говоришь? Телефон тебе? Сейчас получишь «телефон» — дождешься!
Иван Петрович Калачев сам пришел в камеру к Белову.
— Доброе утро!
— Здравствуйте.
— Вот, проходил здесь мимо и зашел спросить: вот эта вещь — не ваша ли? — Калачев взял висевшую у него через локоть штормовку Белова и показал ее со всех сторон…
Это была та самая штормовка, которую Белов отдал бомжу в милиции в обмен на длинное бомжовское пальто.
— Моя.
— Ну, разумеется! Мои ребята случайно, можно сказать, выловили ее на Москворецком рынке, как раз когда новый хозяин втюхивал ее за три бутылки.
— Так… Но я оценил бы ее дороже.
— И не ее одну, кстати.
— Простите? Я что-то не улавливаю…
— Так она же еще и с часами!
— Что — «с часами»? Я вас не понимаю.
— Да вот — часы. В нелепом месте: в кармане, на груди, в наружном. Бомж утверждает, что они, часы-то эти, не его. А были здесь, в штормовке. Я ему поверил. Действительно, на них есть надпись: «Тренихину Б. Ф. за подготовку XIX городской партконференции. — Переславль-Залесский. 1986»
— А, да, помню! Он им панно отгрохал огромное в восемьдесят шестом. А я слегка помогал ему. Памятная история.
— Взял Борька мою куртку там, надел ее, пошел гулять. Погулял в ней, вернулся. Смотрит — обед на столе. Пошел к речке, решил перед обедом руки вымыть, снял свои часы, чтобы не залить, сунул в нагрудный карман — совершенно машинально. Руки вымыл, пошел обедать. Ну, или кто-то разговором его отвлек. Словом, засунул и забыл. Потом уж хвать — а где часы? Поискали, поискали — нет нигде! В моей куртке, в кармане вот посмотреть он, видимо, не догадался. Решил, что потерял. Очень, кстати, жалел о часах. Хоть и старался вида не показывать. К счастью, видите, часы нашлись. Но, к сожалению, нашлись уже тогда, когда потерялся их хозяин. Однако будем надеется, что все образуется: найдет горшочек крышечку, как в детской сказке.
— А куртку вашу надевал-то он зачем?
— Ну, он любую вещь мог надеть и, более того — любил носить чужое. Это, кстати, довольно распространенная черта — по жизни. Странно, что вы, как следователь, с этим не сталкивались на практике. Девицы часто платьями меняются — неужели не знаете? Нищета, зависть, ну и «коммунистический подход», вбиваемый десятилетиями. Словом, это норма была: Борис мог воспользоваться чужим предметом одежды, инструментом, посудой, содержимым холодильника — всем абсолютно, кроме зубной щетки. Единственное исключение, пожалуй что.
— А что ж такое исключение?
— Да тоже просто. Он никогда не чистил зубы. Он их на ночь клал в кружку. Частенько в кружку с водкой — чтобы не допили ночью. Друзья-товарищи. А утром встанет, вставит — и залпом похмелится. Ну, не всегда так — после крепких сабантуев, конечно же. А то, я смотрю, вы подумали уж…
— Вы можете, наверно, мемуары о Тренихине писать…
— Да. Оттого я здесь и сижу.
Калачев долго молчал, а потом неожиданно сел напротив Белова.
— Вот что я скажу вам, Николай Сергеевич… Я долго думал… И я боюсь, что здесь тот самый — очень редкий на практике случай — когда вы, небезосновательно, в общем-то, подозреваемый, причем на основании многих улик, хоть и косвенных, вы тем не менее совершенно, ну абсолютно ни при чем!
— Благодарю! Я всецело разделяю ваше мнение.
— Однако, Николай Сергеевич…
— Однако я буду осужден?
