Калачев не спал всю ночь, но тем не менее, вернувшись из Буя, поехал на работу. Он знал, что лучшее лекарство от неудач — это привести все свои дела в полный порядок.
Составить хронологию событий.
Все версии перекомпоновать сначала, снова — от нуля.
Пусть голова уже не варит, но это, в некотором смысле, даже лучше: в плохой, уставшей голове может «щелкнуть» интуиция.
Он знал по опыту прошлых лет, что новый штрих в уже пройденном, в старом, новая зацепка обязательно всплывет, появится. Несомненно.
Надо все начать сначала. Всего лишь…
В кабинет к Калачеву, уже погрузившемуся в бумаги, осторожно заглянул Капустин.
— Иван Петрович, разрешите кипятильник позаимствовать? Мы кофе там задумали — вы с нами?
— Бери, вот кипятильник. Я присоединюсь, конечно.
— Слышали новость? Кореш мне звонил вот только что из прокуратуры. Они затеяли проверять все поезда. Все, поголовно. Которые в пути. На Воркуту. Как вам вот это?
— Ох! — поморщился Калачев.
— Ну, — кивнул понимающе Капустин. — Сила есть, ума не надо. А вы представьте: вдруг Власов так-таки Белова — цоп!
— Что ж? Поймает — по труду и слава.
— Ну, как же? А наш с вами престиж?!
Калачев только махнул рукой — а, ерунда!
— А что, кстати, твой собачий нюх говорит по поводу Белова?
— Он говорит, что мы его с вами упустили. Он уехал, и именно на том самом поезде «Москва- Воркута».
— И я так думаю, — кивнул Калачев. — А Власова потуги, ну — вот насчет поголовной проверки? Что тут твое чутье нам поведает? Нашел он что-то стоящее, как считаешь?
— Пустые хлопоты! На картах я метнул — вот только что, в дежурке — и что вы думаете? Карты точно то же самое показывают! Белову — дальняя дорога, а Власову карты показали — конец — в казенный дом!
— Да он и так в «казенном доме». Он в нем работает!
— Нет. Картинки говорят не то, где он работает, а то, чем у него дело кончится — так-то!
— Ну, круто! А про меня что говорят твои «картинки»?
— Про вас? — Капустин поперхнулся. — Ладно. Я скажу. Только вы близко к сердцу не принимайте, Иван Петрович… Вам — дальняя дорога суждена.
— Понятно, «дальняя дорога». Ну, этим ты меня не удивишь.
— Не просто «дальняя дорога», Иван Петрович, не просто.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что дальняя дорога у вас такая же, как и у Белова.
— Какая — такая же?
— Про то карты не могут ответить. Они только указывают, что такая же. В точности!
— Как это понимать? Я этого не понимаю.
— Я тоже. — Капустин пожал плечами. — Не знаю. Карты говорят. А вы уж понимайте как хотите.
К проводнице Машеньке, спокойно убиравшей рабочий тамбур, влетела Соня, проводница из соседнего вагона.
— Машк, стой! Тут ужасы творятся! Проверка страшная идет по поезду! Все перетряхивают! У Светки сейчас они. Идут ко мне. У тебя подсадные-то есть?
— Один всего.
— Ну, все! Тебе конец!
— Да он в моем купе. Дрыхнет без задних ног. Не найдут.
— Все перетряхивают! Вплоть до туалетов! Я такого не помню! Жуть! Просто жуть сплошная! Цунами, а не ревизия!
— Кого-то ищут, значит.
— «Кого-то!» — передразнила Соня. — А гореть-то нам! Четверо, с автоматами. И с ними капитан. С нашего конца. А с того конца, навстречу — тоже четверо. Так те с майором.
— А…
— Все! Побегу в шестой. Минут через пять к тебе придут.
Проводница Маша влетела в свое купе.
— Очнись! Проснись!!
— А?! Где?! — Белов обалдел спросонья.
— Проверка в поезде! Все с автоматами. И в шесть утра! Ищут кого-то! Скажи-ка: не тебя?
— Возможно, меня.
— Тебя, — она то ли спросила, то ли сказала утвердительно, глядя Белову прямо в глаза, словно пытаясь в душу заглянуть.
— Меня! — ответил ей Белов — уже спокойно и уверенно.
Посмотрев ему в глаза еще секунды две, Маша перевела свой взгляд на стену купе, рядом с головой Белова.
Взгляд ее остекленел, будто она к чему-то прислушивалась, что-то лихорадочно соображала. Холодный взгляд, непроницаемый. Да и лицо ее окаменело, стало словно из светлого мрамора.
— Ты вот что, — резко сказала она. — Давай повернись лицом к стенке и накрывайся одеялом с головой. И что бы ты ни услышал — ты только молчи, в разговор не встревай. Ни звука чтоб! Молчи как рыба. Понял?
— Понял.
— Все!
Решительным шагом Маша вышла из купе, заперев за собою дверь.
В квартире Белова раздался звонок, и Лена, спящая в халате на неразобранной тахте, вскочила, как подброшенная.
Звонили в дверь.
Часы? Ага, шесть десять. Утро.
Конечно, это Николай!
Она бросилась со всех ног, отперла дверь, распахнула…
Безумную радость в глазах Лены в мгновение ока сменило разочарование.
Даже дыхание перехватило.
Сашку, соседа, стоявшего в дверях и открывшего было рот, так потряс этот разочарованный взгляд, что он закрыл рот.
Взгляд Лены, разочарованный, внезапно изменился, став испуганным. Ударила пронзительная догадка — зачем он так рано пришел? Он хочет что-то сказать. Не решается.
Она молчала, глядя на Сашку.
Сейчас он скажет, что с Колей случилось самое страшное, что только может быть.
Взгляд Лены принял наконец осмысленное выражение.
— Что, Саша? — тихо спросила она. — Что случилось?
— Я, знаешь… Мне что-то не спалось. У меня так всегда после крупной пьянки. Сходил я в гараж. Машину Николая починил. Он меня просил, давно уже, глянуть. Там ерунда оказалась. Вот. Теперь тачка в
