Иван Петрович Калачев зашел в отдел технической экспертизы.
— Ну как — есть что-нибудь для меня?
— Конечно же, Иван Петрович — что заказывали, то и есть.
Калачев взял заключение на официальном бланке и прочел:
«В ответ на Ваш запрос сообщаем, что статическое усилие, необходимое для разрыва наручников НР-18 ГОСТ 1542-88, составляет двенадцать тонн. Возможная погрешность, вызванная естественным разбросом технологических условий производства данного изделия, как и скрытым браком, может быть причиной отклонений плюс-минус десять процентов от среднестатистического значения и не может превышать двух тонн».
— Ага… — В задумчивости Калачев обхватил своей левой рукой запястье правой и пробормотал: — От десяти тонн до четырнадцати… Тонн?
Белов выполз на косу, буквально впиваясь пальцами в гальку, вбивая пальцы меж обкатанных плоских гранитных блинов.
Он встал: сначала на карачки, потом, с трудом, и на ноги.
Намокшее пальто тянуло килограмм на пятьдесят, не меньше.
Да, это устье!
Никаких сомнений!
Хамбол буквально врезался в Лимбек: разноцветные потоки сталкивались, рождая сотни водоворотов у берега, образуя сильнейший косой сбойный вал на схлестке стремнин — косой общий сбойник, после которого весь поток голубел, принимал цвет сильнейшего — Лимбека.
— Х-ах! — услышал Белов, сдавленный вскрик у себя за спиной, на выходе из Чертовых щек.
Он повернулся и увидал — там, на последнем сливе, мелькнула надувная лодка, встала на дыбы…
«Простая двойка, совершенно непригодная здесь, — рыбу в пруду бы на ней ловить…» — мелькнуло в мозгу.
Белову показалось, что, встав на дыбы, серый овал лодки даже подпрыгнул там, вдали, над пенистым гребнем.
Переворот через корму — самый противный из оверкилей.
Две черные точки — головы — мелькнули на секунду в пенной яме ниже слива и тут же в ней исчезли.
Опустевшая лодка пару раз вертанулась на бочке, но вынеслась боком: вал опрокинул ее вновь: пустую и легкую.
На секунду лодка замерла, как вкопанная, в пенной яме, подрагивая под ударами кипящих, мечущихся там струй — темно-зеленых, пузырящихся.
Постояв, лодка медленно стала засасываться на центральный поток, увлекаясь стремниной.
Белов не спускал с нее глаз, ожидая увидеть руки, хватающие из воды ее скользкие бока, вцепляющиеся в обвязку.
Нет! Рук из воды не показалось.
Он резко перевел взгляд ниже по течению Хамбола — ведь человек — не лодка, он целиком в воде: его поток хватает жестче и несет быстрее.
Да, так и есть!
Мелькнула и скрылась голова, как поплавок.
Метрах в двух — вторая. Тоже скрылась.
Не раздумывая, Белов кинулся наперерез, прикидывая снос, скорость, расстояние. Плыть он не мог уже. Он мог только идти, идти по дну, борясь с течением.
Он вошел в реку и пошел — пошел к расчетной точке встречи с тонущими — торопясь, падая.
Он шел наперерез, борясь с безудержным потоком, шел до тех пор, пока воды безумного Хамбола не скрыли с головой, оторвали от дна и понесли как перышко, кружа в подводных струях.
— Союз художников? — спросил Калачев, набрав номер по справочнику. — Это говорят с вами из уголовного розыска. Старший инспектор по особо важным делам Калачев. Могу я с кем-нибудь поговорить по телефону, буквально пять секунд, с кем либо из тех, кто неплохо знает Николая Сергеевича Белова… Хорошо. Я подожду.
Их, видно, здорово проволокло по дну, так как голова Белова показалась первый раз над водой уже в Лимбеке.
Высунув лицо, он жадно хватал воздух, а его тем временем уже несло мимо косы, мимо стрелки.
Наконец его ноги надежно зацепились за камни дна, и сразу же вокруг него вскипел водяной бурун: он начал тормозиться ногами о дно, останавливаться. Бурун стал еще больше — он встал, остановился в потоке. Начал выходить: по грудь, по пояс. Откидываясь назад, едва не падая на спину, обеими руками он тянул за собой два безвольных бессильных тела. Он вытащил их на косу и сам упал рядом. Потом, превознемогая тяжесть и бессилие, Белов поднялся. Боже мой!
На берегу лежали Калачев и Власов.
Белов почувствовал: сознанье уплывает…
Последнее, что он увидел: Калачев зашевелился, подтянул руки-ноги, встал было на колени, но устоять не смог, сел и, словно мусульманин на молитве, ткнулся в гальку лбом. Власов задвигался тоже, вздохнул, и его тут же бурно начало рвать прозрачной водой.
Теперь Белов мог позволить себе снова упасть, отползти, положить лицо всей щекой на гальку. Все! Отмотался.
— Один вопрос: Белов по почерку — правша. — Калачев прижал трубку к уху. — А как по жизни? Тоже? Ну, спасибо.
Сердце Белова стучало так, что стало страшно: разорвется.
Оно стучало так с минуту.
— Ты… кто? — услышал он из-за спины какой-то странный, будто синтезированный голос.
— Я тот… кого вы ищете, — ответил Белов, не оборачиваясь.
— Ошибка! — хорошо знакомый голос прозвучал как-то чуть-чуть насмешливо. — Все наоборот, я — тот, кого ты ищешь.
Белов перевернулся на спину. Ни Власова, ни Калачева не было и в помине. Над ним стоял Борька Тренихин. Живой, здоровый и совершенно сухой.
— А эти где? Ну, двое — Власов, Калачев?
— Да это ж я и был. — Тренихин усмехнулся. — Ты ж знаешь, я же страсть люблю — с эффектом. Ну-к, оглянись!
Белов оглянулся. Там, за его спиной, горел костер. Дожаривались шашлыки на мангале. Около костра лежали бревна — для сидения. Он вдруг заметил, что и сам он, сам, — непостижимым образом одет в сухой, теплый комбинезон… И на ногах? И на ногах — унтайки.
— А хочешь, настоящее чудо покажу? — Борис оскалился и постучал себя по зубам: — Тридцать два. Родные. Сами взяли — и выросли! А?! Так-то вот!
Он жестом пригласил к костру.
— Так… Ох, извини, забыл… Что будем пить? — и, насладившись замешательством Белова, щелкнул пальцами.
В тот же миг возле костра явилась выпивка — без меры и без счета, как говорят — «в ассортименте»…
— Сам выбирай себе.
— Ты — старик Хоттабыч?
— Да. Есть немного.
