— Ну, давай!
Тренихин снова щелкнул пальцами — в руках обоих возникли кружки, армейский стандарт — триста пятьдесят грамм.
— Люблю эту посуду, — сказал Борис. — Но, впрочем, тебе, может быть, лучше хрусталь или чего там еще?
— Нет, — Белов качнул кружкой в руке. — Давай вспомним молодость.
— Ты наливай себе что хочешь, не стесняйся: у меня-то ведь уже налито. — Тренихин качнул кружкой, показывая. — Налил? Ну — за встречу! Будем!
Они чокнулись и выпили.
— Так ты толком-то скажи — что все это означает?
— А ничего нового для тебя, Коляныч, это не означает. Как сцепщик все рассказывал, все так и есть в точности… Попроще если — иноземная, высокоразвитая цивилизация. Чудес-то не бывает — техника, наука… Вот и весь сказ до копейки.
— А где ж тарелки-то?
— Ой, извини! — В руках Белова из ничего возникла в тот же миг тарелка. — Я думал, ты шашлык с шампура жрать будешь.
— Нет-нет… — Белов отложил тарелку. — Я про летающие тарелки говорю.
— О господи! Каких тебе летающих еще? Я, я и есть оно — тарелка, если хочешь. А всей этой конкретики, иллюстраций к фантастическим романам, ее же в природе нет — как таковой.
— То есть?
— Говорю конкретно. В данном случае все от тебя зависит, от тебя самого. Что ты стремишься видеть — то ты и увидишь. Увидишь причем именно так, как самому себе ты этопредставляешь. Вот ты хотел меня найти — и ты нашел. А если б искал, допустим, ну, зеленых человечков, то нашел бы именно их. Вот, пожалуйста…
Борис распался на глазах, превратившись в шесть зеленых четырехглазых человечков с рожками, сидящих на бревне. Причем каждый из них держал в руках свою стандартную армейскую кружку.
— Тут от тебя, от твоей фантазии зависит, что увидишь, — пояснил Борька, сливаясь из зеленых человечков вновь в себя. — Ну? Давай: между первой и второй промежуток небольшой!
Выпили.
— Я, честно говоря, думал, что представительство иной цивилизации ну, как-то выглядит…
— Да? Вот это интересно. И как же оно выглядит?
— Ну, так… Архитектура…
— Вон. Посмотри туда. Годится?
Белов посмотрел туда, куда указывал Борис.
На плато, среди карликовых березок, возвышались циклопические постройки, странных причудливых форм, скрученные, фосфоресцирующие, издающие невнятные, но тревожащие душу звуки.
— Похоже, правда?
— Похоже на хорошие, дорогие декорации к фантастическому фильму.
— Нравится?
— Ну, как сказать… Неплохо.
— А мне не нравится, — сказал Борис, и постройки растаяли в воздухе. — Голливудщина дерьмовая. Дешевка. Еще по коньячку?
— Давай. — Белов протянул было руку к бутылке, но в тот же момент заметил, что кружка его налита.
— Не утруждай себя, Белов!…Поехали! Ух! Ну, теперь закусывай давай!
— Ага! — Белов навалился на шашлык. — А почему вдруг это здесь все? А?
— Да очень просто. Место здесь глухое, местных нет, лишние не ходят… И вместе с тем оно довольно просто достижимо. Это место. Достижимо для желающих.
— И это что — единственно подходящая точка на земле?
— Ну что ты! Нет, конечно. Просто такие точки создаются всегда в подобных местах — а на Земле их больше сотни — таких же точек, как вот эта. Точки перехода.
— Что значит «точка перехода»?
— Здесь ты в контакте с ними. С нами. С иноземной цивилизацией. Которая старше земной почти на тридцать миллионов лет. И мало того — здесь точка перехода, здесь ты можешь уйти к ним — если хочешь и если ты билет имеешь, как бы. Пригласительный билет.
— Кто ж получает такой пригласительный билет?
— Да кто захочет. Любой. Вот взять тебя — ты сюда стремился. Пришел. Прошел, можно сказать, все испытания, почти. Сам прошел. Вот, получай. — Борис достал из кармана небольшой абсолютно чистый кусочек картона, размером с визитную карточку. — Вот твой билет. Раз — и квас.
Белов взял карточку и покрутил ее в руках.
— И что теперь? Не понимаю.
— Теперь ты можешь перейти в иное состояние. Как я. Они дают тебе гражданство. Вид на жительство — ну, если хочешь.
— А что взамен?
— Да ничего. — Борис пожал плечами. — Что им с нас взять-то, кроме чести?
— Но это как бы смерть?
— Смерть? — Борька удивился. — Я похож на мертвого?
— Нет, не похож.
— Тогда закусывай давай.
— Я правильно понимаю, что можно быть и там и тут — и с ними, и тут — человеком?
— Да. Конечно. Но вряд ли ты останешься, — в Москве там, то да се. Пойми, старик, возможности другие, другие интересы, все другое. Вот ты представь: ты был муравьем, а стал человеком. Ты превратишься снова в муравья, хотя и можешь — запросто — допустим? Полезешь назад — в свой родной и любимый муравейник?
— Нет, конечно…А ты? А ты сам — вот сейчас? Сидишь со мной, беседуешь. Это же и значит, что ты назад, в муравейник, полез — разве не так?
— А я сейчас — не я. Я — это лишь визуальное выражение контакта. В удобоваримой для тебя форме. Тренихина же нет как такового, уже месяц с лишним. Тренихин есть, конечно, но он теперь как бы везде — с одной стороны и нигде конкретно — с другой.
— Тебя разлили? — улыбнулся Белов. — Как бы по стаканам?
— Мне очень это сложно тебе объяснить. У вас, людей, нет аналогичных понятий… Нет, стоп! Вот знаешь, все же — похожее понятие у вас есть — Бог? Вот это наиболее близкая аналогия. Бог есть? Есть! А где он? Везде. Нигде. Но есть — совершенно точно. Есть Бог на свете! Давай еще по чуть-чуть. За полное взаимопонимание!
Они выпили.
— А на что ж это похоже на самом деле?
— Закусывай! На что похоже? Не объяснишь. Ты сможешь все. Ты — Бог. И ты — практически, считай, бессмертен, старик. Я, например, сначала, дня четыре, все смотрел историю. Все ж сохраняется — ты знаешь? Можно увидеть, как строили пирамиды, как Цезаря пришили, как Сталина замочили — а его ведь замочили — на самом-то деле!
— Да есть такое мнение. Знаю.
— «Мнение», — фыркнул Тренихин. — Да ведь я же его и замочил. Еще в начале сентября, старик.
— Как так — в начале сентября?
— Ну, так, для удовольствия. Не нарушая хода истории, конечно. Посмотрел я историю нашу — двадцатый век, до конца, как в кино, только все в натуре. Очень уж гад он большой был, Иосиф Виссарионыч. Такая падла. Хуже твоего Власова. Ну, руки и зачесались у меня. Ты не волнуйся. Что ты побледнел? Ты тоже сможешь, когда станешь.
