— Да и следа на палубе два — видно, что два тяжелых и царапающих предмета протащили… — заметила Катя.
— Поэтому они отцу всучили побрякушки — золото, алмазы-изумруды — для отвода глаз. А основное, главное для них — денежки — они как раз и поприжали! — закончил Алексей.
— Наверное, вы правы, — согласился Коптин. — Но нет у меня ни времени, ни сил на поножовщину и стрельбу. Честное слово!
— Никакой поножовщины! — успокоил Коптина Алексей. — Все пираты умерли дней через десять после этого приключения с отцом. Умерли от гриппа. Их наши девочки, из нашего времени, своим насморком заразили!
— Это для нас насморк, грипп — пустяки, — подхватила Катя, — потому что у нас иммунитет есть против современных штаммов. Вирус же страшно быстро мутирует. А у них, в семнадцатом веке, от наших «продвинутых» вирусов иммунной защиты нет! Вспомните, что поросенок сказал: умерли все от простуды! Все, я подчеркиваю! Как могут все от простуды умереть? Только вместе если, дружно, скопом. Эпидемия на борту!
— Да и анимационный интерфейс уж больно быстро все их судьбы просмотрел, меньше чем за секунду. Видно, объем был у него для просмотра маленький — жизни ведь всем на неделю осталось. Косвенно, но указывает. Все умерли от гриппа.
— Одноногий — от старости или от пули в лоб должен был погибнуть, — напомнил Коптин.
— Да. Но здесь тоже все просто. Так как с барком Одноногий, оставшись один-одинешенек, справиться не мог физически, а умер он не от жажды и не погиб в шторме, то остается только одна версия — пуля в лоб. И он получил ее, наверное, минут через пять после того, как отец уехал. А остальные пираты неделю спустя скукожились от гриппа!
— Согласен. Убедил.
— Поехали!
Все оказалось именно так, как и предполагалось: корабль-призрак, полный мертвецов.
Сундук с золотом нашли сразу. Крышка была сбита топором — видно, самые живучие гриппозники, собираясь покинуть барк смерти на шлюпе, надеялись увезти с собой хотя бы часть золотого запаса.
Единственное, чего не учли ребята и Коптин, — это удушливый запах разложения на невыносимой жаре десятков трупов.
Золото приходилось таскать в мешочках одной рукой, другой прижимая к лицу Катины надушенные носовые платки: в хронотопе у Коптина противогазов не оказалось. Сергей Ильич давно уже избегал путешествий в прошлом по смрадным местам, предпочитая бывать на природе, на худой же конец, в богатых и чистых аристократических домах или королевских дворцах, пропитанных благовониями.
— Вот тебе и двадцать минут… — вздохнул Коптин, когда погрузка золота в хронотоп была завершена. — Почти два часа мы тут с вами угробили.
Катя хотела ему что-то возразить, сказать что-то типа того, что Париж стоит мессы, но реплика застряла у нее в горле: позади и немного сбоку от Сергея Ильича стоял Одноногий с попугаем на левом плече и со старинным пистолетом в правой руке…
Он, видно, лежал на баке, среди канатных бухт и обрывков парусов сбитой Колей Аверьяновым фок-мачты и тихо, никого не тревожа, умирал либо, наоборот, выздоравливал. Но вдруг очнулся, услыхав разговор, и, накопив сил, встал.
Ствол пистолета качавшегося, нетвердо стоящего на ногах Одноногого медленно нацелился в Алешку, пересыпавшего последний мешочек в багажник хронолета.
Перехватив Катин взгляд, Коптин резко обернулся, и в тот же миг «марголин» в его руках громко хлопнул…
Медленно опустив руку с пистолетом, Одноногий начал оседать; на лбу его появилось красное пятнышко — как у индийской красавицы.
Брашпиль с испуганным клекотом сорвался с плеча Одноногого и стремительно понесся прочь.
Алексей оглянулся и, поняв все, потерял на время дар речи.
Ему в голову вдруг пришли совершенно непонятно откуда взявшиеся в этот момент мысли. Сначала Коптин втянул, вовлек отца в свою операцию, затем сделал его, Алексея, своим сторонником, после чего увез Олену и куда-то там положил, взял в заложницы, если угодно. А теперь он еще и спас его, Алексея, от смерти. Это факты. А приводят эти факты к одному простому итогу: Коптин, говоря фигурально, сжал всю их семью в кулак.
Алексей сунул руку в карман и похолодел. Визитки, на которой был записан штрих-код время- местонахождения Олены, в кармане не было. Таская золото, приходилось то прятать Катин надушенный платок в карман, то доставать. Наверное, выронил. Искать нет времени. Надо попросить у Коптина продублировать. Опять зависимое положение. Чуть-чуть, но все же…
Коптин молча убрал «марголин» в наплечную кобуру, под пиджак. Ему тоже было не по себе. Он давно уже вышел из ковбойского статуса. В голову ему пришла вдруг горькая мысль о том, что прилетели они сюда вроде как подобрать бессмысленно пропадающее, а вышло, что, убив последнего живого, старика, осиротив попугая, они выгребли пиратскую добычу до последней монетки, присвоили награбленное. Глянув на штрих-кодер, он сказал:
— Самое значительное последствие наших художеств: в 2009 году сборная России по футболу займет на чемпионате мира двадцать седьмое место, а не двадцать четвертое… Годится!
Он нажал кнопку, подтверждая изменения, происшедшие в основном мире.
— Смотрите, вот дурак же этот попугай! — заметила Катя. — В открытый океан понесся. А Фату- Хиву-то от нас на юге!
— Придет в себя, вернется, — хмыкнул Коптин.
Но он не угадал.
Брашпиль не стал возвращаться на Фату-Хиву. Он, очумевший от пережитого за последние дни, жал и жал куда-то на запад, как заведенный. Конечно, какаду не приспособлены к дальним перелетам, но тайные силы, скрывающиеся в любом живом организме, не знают границ и пределов.
Брашпиль вспоминал потом, что сделал крупную передышку на каком-то большом острове с двумя вулканами по краям.
Потом все стерлось. Пролет над северной Австралией не запомнился, выпал из попугайских мозгов.
В отличие от Колумба Вест-Индия мало интересовала Брашпиля, и он не стал сходить с трассы. Над Персидским заливом он встретил уток, прилетевших сюда зимовать с Мещерских болот. Утки были несколько озадачены, увидев одинокого какаду, летящего напористо, быстро и зло — как с турбонаддувом.
Глаза какаду сияли безумным светом.
— Крятин, крятин… — закрякали они. — Лету конец, а он на север двинул…
Смысл реплики дошел до сознания Брашпиля только три недели спустя, когда ночи стали уже нестерпимо холодными. Раз десять он ночевал на печных трубах, сидя сбоку и прижимаясь к струе горячего дыма — всюду сушили грибы, — но однажды, едва не свалившись спросонья в трубу, он решил завязать с этой затеей.
В лесу, попытавшись нахохлиться среди еловых лап, он чуть было не дал дуба минут через двадцать, после чего, заухав от холода, как филин, рванул в ближайшую деревню, в курятник.
Конечно, петухи сначала возмутились, не разобравшись в темноте и сослепу в деталях. Но, разглядев-таки эту черную, как трубочист, птицу, пахнущую дымом, свежими яблоками и отрыжкой от вареной репы из свиных корыт, сочли разборку с гостем бессмысленной, унижающей их процедурой.
Возмущенно, но еле слышно подквохивая, петухи безропотно подвинулись на насесте, когда этот отморозок, этот копченый ворон с мощным кривым клювом профессионального киллера распихал грудью кур и, усевшись между двумя самыми горячими пеструшками, сказал в ответ на их изумленно-восторженное кудахтанье: «Р-раритету не западло!», после чего сразу уснул.
В Южной Саксонии при ночевке в стогу ему пришлось подраться с лисицей, пришедшей искать в сене гнезда полевых мышей, но налетевшей на остекленевшего от холода Брашпиля, а к западу от Гамбурга
