пока от вас требуется только одно: не раздражать и не беспокоить. Ведите себя естественно в предложенной ситуации. Верно? — Она повернулась к Аверьянову.
— Верно… — растерянно подтвердил Аверьянов, понятия, надо сказать, не имевший о том, что значит «вести себя естественно в предложенной ситуации». Более того, он плохо представлял себе и обратное: как следует вести себя в предложенной ситуации, чтобы получилось в результате неестественно.
— Вот и товарищ руководитель это подтвердил! — Дама указала на Николая. — Нельзя забывать, что вы всегда и везде, в любой обстановке, представляете нашу страну — СССР и наш советский образ жизни!
— Кто вы? — с удивлением спросил Николай пожилую даму.
— Ивона Стефановна, — представилась дама и, вытащив правую руку из-под брюха шарпея, протянула ее Николаю — не по-женски, подставляя тыльную сторону ладони для поцелуя, а по-мужски, как шофер-дальнобойщик. — Прибамбацкая.
— Аверьянов. Николай Николаевич.
— Ну что, мы начинаем? — деловито осведомилась Ивона Стефановна.
— Простите, я все же не понял, кто вы и как вы сюда попали?
— Моя фамилия Прибамбацкая… А попала я сюда, можно сказать, случайно. Гуляла с собакой… Вот с этим, Рожок зовут. А тут, на Пушкинской, демонстрация. Ну, я и залезла в автобус со всеми.
— В какой автобус?
— Да в этот вот. — Ивона Стефановна кивнула на хронотоп.
— А я вас не заметил…
— Я была в макияже… — хмыкнула Прибамбацкая.
— И собаку я не видел.
— Рожка я несла в сумке. Он не любит ходить ногами.
На краю сознания Аверьянова возникло тревожное ощущение, что дело встало, он слишком заговорился с этой старой селедкой. Кто она, он уже понял, разглядев у нее на лацкане старого, но чистенького пиджачка маленький красный бантик, подколотый значком с портретом Сталина: она без всякой телепортации и хронопереноса жила еще в СССР. Разговор с этой мумией Нефертити следовало срочно обрывать: еще чуть-чуть, и инициатива будет упущена и событийная цепь, начав жить сама по себе, своей собственной жизнью, может пойти вразнос.
— Мы участвуем во всех мероприятиях — вот, вместе с Рожком, — продолжала щебетать пенсионерка, погладив шарпея. — Тем и живем. У вас, кстати, сколько заплатят за эту массовку?
— Сколько наработаешь, — ответила одна из стоящих рядом девиц, продемонстрировав тазом характерное возвратно-поступательное движение.
— Она-то языком все больше, — насмешливо хмыкнула другая девица. — Вишь, с бантом!
— Так тоже можно, языком, — согласилась первая. — Но без микрофона. Потому что под фанеру минет не делают, бабушка…
Аверьянов инстинктивно отпрянул, уходя с ожидаемой директрисы удара, готовый вместе с тем перехватить удар.
Однако удару не суждено было произойти: женский вопль, раздавшийся невдалеке от ладьи Бьярни, огласил Олений Холм и его окрестности; Прибамбацкая отвлеклась на него и пропустила мимо ушей последнюю реплику.
Истошный вопль издала одна из самых юных девиц — Ольга, схваченная сзади в охапку викингом. Толпа на побережье и зрители на бортах причаливших кораблей слегка подались вперед.
Рослый викинг, на полторы головы выше Ольги, обхватил ее сзади, крепко прижал к себе и замер, наклонив голову и погрузив лицо в ее волосы. Это был, видимо, один из кэрлов Бьярни. Спрыгнув в воду с юта, с невидимого со стороны встречающих борта, там, где глубина была по грудь, кэрл прошел вдоль всей ладьи и, появившись довольно внезапно, сгреб Ольгу, стоящую к морю спиной, лицом к Аверьянову и Прибамбацкой.
— Что орешь? Он же ничего с тобой не делает… — сообщили Ольге подружки.
— Он жутко мокрый, холодный, как лягушка, с него течет даже, все платье мне сзади вымочил… — ответила Ольга, продолжая находиться все в тех же совершенно статичных объятиях.
— И что? Что дальше-то?
Со стороны они выглядели странным памятником из двух фигур, из которых одна, меньшая, была говорящей.
— Да ты скажи ему, чтоб отпустил!
— Чего он тебя держит-то?
— Он меня нюхает, девочки…
— Чего-о-о-о?
— Нюхает! Он мои волосы нюхает…
— Нюхает? — Весь девичник на берегу вдруг пришел в какое-то необъяснимое волнение.
— Он ее нюхает!
— Смотри, а она как вкопанная!
— Стоит, не шелохнется!
— А он ее нюхает!
— А как? Как он тебя нюхает?!
— Ой, девочки, он меня так нюхает, так нюхает… ну, просто ужас!
— Что ужас-то?!
— Ужас как хорошо!
— Чего хорошего?
— Не знаю. Просто меня никогда раньше так не нюхали…
— А чем надушилась-то?
— Ничем, клянусь! Лак для волос.
— Какой?!
— Отечественный. «Прелесть»!
— И он его нюхает?
— Ага. Нюхает! Ну, и меня заодно…
Ольга внезапно расхохоталась, на грани с криком-стоном, истерично.
— Что?! Что?! Что еще? — понеслось со всех сторон.
— Он носом мне в шею, под ухо полез… Ай, щекотно — ужас как!!!
«Пора, — решил Аверьянов. — Пора официально банкет открыть!»
Оглянувшись и найдя старших, назначенных им руководить процедурой встречи, — Варю, Машу и Люду, — Аверьянов кивнул: начинайте.
Повернувшись к ладьям, Коля сделал призывный жест, но, вспомнив, что они находятся в самом центре зоны уверенного приема лингвистических маяков, скомандовал:
— Слезайте, мужики… Картина Репина «Приплыли»!
Глядя, как нерешительно, скованно, нерасторопно викинги спрыгивали на берег и, сделав несколько шагов, останавливались как вкопанные, Аверьянов подумал, что для них ситуация так же непривычна, как и для него.
Стрелять, уклоняться, скатываться кувырком, а не слезать, не идти-шагать, а ползти по-пластунски, передвигаться перебежками на корточках от укрытия до укрытия…
Уклоняться от ран и сеять смерть. Создавать угрозы и маневрировать под прикрытием… Они все просто разучились жить. Все простые события, радости земные, непосредственные действия окружающих, направленные им во благо, все, что для обычных людей есть добро, воспринималось ими как приманка в какой-то очередной, новой, неизвестной им, а потому особенно опасной ловушке.
Две толпы — прибывшая и встречающая, женщины и мужчины стояли напротив друг друга, разделенные трех-четырехметровой полосой гальки.
Стремясь избежать очередной паузы, Николай толкнул под локоть Варю: начинай, — указав ей взглядом на Кальва, единственного ярла, вышедшего вместе со своим экипажем и вставшим теперь
