так и не спросишь: «А скажите-ка, дедушка, пожалуйста, где растет веселящее зелье, смех-трава, которая делает людей весёлыми и остроумными, способными радостно смеяться и всех веселить».
Если бы можно было – давно б уже люди знали тайну этого веселящего зелья.
Сначала надо хоть просто взглянуть на старика, который якобы знает эту странную тайну. Только дома ли он сейчас? Может, пошёл бродить по лесам, по оврагам, по лугам безо всякой цели, просто так, меряя землю шагами.
Во дворе около хаты никого не видно. И не слышно. Безлюдье.
И вдруг…
– Будьте осторожны! – тихонько (хоть никто и не мог меня услышать) сообщил я Чаку. – Там кто-то крадется!
Чак присел за кустом дерезы.
Дело в том, что я взлетел немного вверх, чтобы осмотреться, и увидел, как от оврага, нагнувшись и воровато оглядываясь, к куреню подкрадывается какой-то господинчик в котелке. На деда Хихиню он был не похож – молодой, аккуратненький, хорошо одетый.
Так же воровато оглядываясь, господинчик зашёл во двор, остановился и замер, прислушиваясь: принял стойку, как охотничий пёс, даже одну ногу задрал. Потом на цыпочках подошёл к двери. Дверь была не заперта. Она тихонько скрипнула, когда господинчик, приотворив её, вошёл внутрь. Его действия были подозрительными. «Неужели шпик?» – подумал я.
Никогда не видел я живых полицейских шпиков.
Пользуясь своей невидимостью, я проник за господинчиком в хату.
Нервничая, он суетливо рыскал по хате, что-то искал: заглядывал во все углы, в закут, в подпол; дрожащими руками открыл незапертый сундук, старый, почерневший, в котором лежало какое-то тряпьё, долго рылся в этом хламе.
Образов в хате не было. Вместо них в углу висела небольшая картина – казак Мамай, скрестив ноги, играет на кобзе, сидя под дубом. Рядом стоит конь.
Господинчик засунул руку за картину.
И вдруг кто-то заиграл на сопилке и послышался смех:
– Хи-хи-хи-хи-хи…
Незваный гость так и застыл перед картиной. Смех доносился неизвестно откуда.
Я аж рот раскрыл. Казалось, что смеётся казак Мамай с картины.
Господинчик в панике завертел головой, оглядываясь во все стороны.
И наконец увидел: с потолка, из квадратного чердачного отверстия выглядывала голова – массивная, седая, с большим носом и толстыми губами, которые растягивались в улыбке.
– Хи-хи-хи-хи-хи!.. Здравствуйте, господин! Хи-хи-хи-хи!
Голова исчезла, вместо неё с чердака свесились большие, с потрескавшимися ступнями, босые ноги, и в хату легко даже не прыгнул, а просто слез без всякой стремянки высокий костлявый старик в домотканых штанах и сорочке. В руках он держал сопилку.
Седая короткая борода у деда Хихини была не сплошной, а напоминала отдельные кустики, растущие на опушке леса, и это делало его лицо особенно смешным.
– Дедушка! Это… вы? – растерянно пробормотал господинчик. – А вы же… вы…
Это был Рыжий Август. Я узнал его, только когда он заговорил, – по голосу. Я видел его дважды: один раз в гриме клоуна, тогда, в цирке, и другой – во время оккупации, когда его лицо было обезображено шрамом. Никогда бы не подумал, что этот чистенький господин – Рыжий Август.
Но это был он.
– Не уехал я, хи-хи-хи-хи… Не уехал, – торжествующе смеялся Хихиня. – Остался. Хи-хи-хи-хи. Ты думал, что обманул меня, послал деда за семенами – знаешь, что я цветы люблю, а сам смотри… Эх ты! Ищейка! Ну что, нашёл что-нибудь? Хи-хи-хи-хи!
Рыжий Август подполз на коленях к старику и заскулил, как щенок.
– Дедушка! Не губите! Не губите меня! Дайте мне веселящего зелья! Дайте, умоляю! У вас же есть. Есть! Я знаю. Ни у кого нет, а у вас есть. Не зря же люди говорят. Не зря.
Вы единственный знаете, какое оно, где растет, когда его собирать. Откройте мне эту тайну, умоляю, Христом Богом прошу! Не для себя, для публики.
– Дурень ты, человече! Дурень и корыстолюбец. Нет от тебя пользы, как от гнилого пня. А на сухое дерево и ворона не сядет. Ты и артистом стал, циркачом, не потому, что людей веселить любишь, а чтобы деньги загребать.
– Какие деньги? Публика меня не любит. Хозяин цирка выгнать хочет. Спасите меня! Умоляю!
– Да нет у меня никакого веселящего зелья. Говорил же.
– А почему же вы такой веселый всегда? Почему? Просто так не бывает.
– Характер такой, дурень. Лёгкий характер. Легко мне от этого моего характера и тяжело одновременно. Видишь, живу, как нищий.
– А почему же люди болтают? Зря никогда не станут болтать!
– Почему болтают? Ладно, скажу. Предок мой, говорят (есть такая семейная легенда), который жил здесь на Куренёвке, запорожский казак Тимоха Смеян, якобы действительно знал секрет веселящего зелья, смех-травы. Недаром и фамилия, мол, такая была – Смеян. Может, не без его участия и то знаменитое письмо запорожцев турецкому султану написали. Но жил он во времена Богдана Хмельницкого и Ивана Сирко. В семнадцатом веке. Может, сбегаешь к нему, порасспрашиваешь? Хи-хи-хи-хи…
– Обманываете вы меня, дедушка… Просто не хотите открыть секрет. Я вам заплачу. Возьмите вот, – Рыжий Август выхватил из кармана пачку ассигнаций. – Заплачу! Сколько хотите?
– Вот видишь, – засмеялся старик. – А ты говорил: «Какие деньги?» Ну вот что… Убери эту мерзость и сам убирайся. Из-за тебя в хате дышать нечем стало. Фу!..
Дед Хихиня наклонился, взял брезгливо Рыжего Августа, как поганого щенка, поднял и понёс на вытянутых руках к двери. Толкнул им дверь, перенёс через порог и осторожно положил на землю.
Брезгливо отряхнул руки и весело засмеялся.
Я взглянул на Рыжего Августа – до чего же жалок: котелок съехал на глаза, штанины задрались, и из- под них торчали худые, белые, испещрённые синими жилками ноги.
Стоя на четвереньках, он и в самом деле выглядел, как побитая собака.
Вдруг он всхлипнул:
– Я… за эти деньги убийцей, может, стал, а вы…
И вдруг, как на пружинах, вскочил с земли (всё-таки он был циркач!) и бросился к старику. В руках у него блеснул нож.
Но старик с неожиданной для его возраста ловкостью перехватил руку клоуна, скрутил так, что аж хрустнуло, – нож выпал на землю.
И опять Рыжий Август стоял на коленях перед стариком, скрюченный, скособоченный от боли и страха.
А старик спокойно смотрел на него и пренебрежительно смеялся:
– А ты и в самом деле убийца. Только жалкий. Убийца-неудачник. Мне бы тебя раздавить как клопа. Ты же меня убить хотел. Но я брезгую. Одно только скажу, – улыбка мгновенно исчезла с его носатого и губастого лица, и оно стало страшным, – прочь из Киева! Чтобы и духу твоего вонючего не было! Я тебя отпускаю и даю тебе полчаса. Нанимай лошадей и скачи куда глаза глядят! Я потомок запорожцев. А казаки слов на ветер не бросали. Кыш!
Он повернул Рыжего Августа к себе спиной и лягнул его своей огромной босой ногой в спину. Рыжий Август сразу бросился наутёк.
А вслед ему катилось дедово весёлое:
– Хи-хи-хи-хи!..
Я почему-то подумал, что это, может, была последняя реприза Рыжего Августа, последний смех, вызванный им у зрителя.
Теперь понятно, почему так неожиданно и загадочно исчез Рыжий Август, ничего не сказав никому и даже не забрав своих вещей.
Страх перед местью старика выгнала его из Киева. Деньги у него были, и это его спасло. В цирке он уже
