Вольный народец

Судьи достали большие книги и начали лихорадочно листать их.

— Мы не знакомы с терминологией ответчика, — сказал один из них.

— Эй, гляшь, — они вспотели, — сказал Всяко-Граб. — Ты говоришь, что законники мошь быть и на нашей стороне?

— Да, конечно, — сказал жаб. — У вас должны быть адвокаты для защиты.

— Защиты? — спросил Всяко-Граб. — Ты говоришь, что мы мошь отвертеться, потому что они все врут?

— Конечно, — сказал жаб. — И со всеми сокровищами, которые вы награбили, вы можете заплатить достаточно, чтобы вас полностью оправдали. Моя цена будет…

Он замолчал, когда дюжины пылающих мечей качнулась в его сторону.

— Я только что вспомнил, почему та фея-крестная превратила меня в жабу, — пробормотал он. — Так, в сложившейся ситуации, я возьмусь за этот случай безвозмездно.

Мечи не шелохнулись.

— Это значит даром, — добавил он.

— О, вот такие речи нам нравятся, — сказал Всяко-Граб под шорох вкладываемых в ножны мечей. — Как ты из законника сташь жабой?

— О, ну, в общем, это был небольшой инцидент, — ответил жаб. — Фея- крестная дала моему клиенту три дара — хорошее здоровье, богатство и большое счастье — и когда мой клиент проснулся однажды и не почувствовал себя очень счастливым, она заставила меня произвести действия для нарушения условий контракта. Это случилось впервые в истории феекрестничества. К сожалению, раз так получилось, она превратила моего клиента в маленькое ручное зеркальце, а его адвоката, которого вы сейчас видете перед собой, — в жабу. Мне кажется, худшим было аплодировать судье. По моему мнению, это было вредно.

— Но ты ведь все еще помнишь всю эту юриндическую чушь? Гинея, — сказал Всяко-Граб. Он впился взглядом в судей Королевы. — Эй, вы, брюквы, мы получишь дешевого адвоката и не побоимся пустить его в ход!

Другие судьи повытаскивали из воздуха еще больше документов. Они выглядели взволнованно и немного напугано. Всяко-Граб наблюдал за ними, сверкая глазами.

— Что значишь все это Ric-tus-rumpere, мой ученый друг? — спросил он.

— Rictus-rumpere-oculus-findere, — сказал жаб. — Это было первое, что пришло мне в голову. Это означает, приблизительно, — он кашлянул. — Не хотели бы вы рот пошире и глаза вон?[21]

— Ишь ты, а мы не знашь, что слова у законников такие простые, — сказал Всяко-Граб. — Да мы все мошь стать стряпчими, парни, если знашь заковыристые слова! Геть их!

Нак Мак Фиглы могли поменять свое настроение в любой момент, особенно от звука боевого клича. Они вскинули в воздух свои мечи.

— Тыща двести злобных мальцев! — кричал один.

— Не боимся больше суда!

— Закон на нашей стороне!

— Закон прикрышь бандюков!

— Нет, — сказала Королева и махнула рукой. Судьи и пиксти исчезли. Осталась только она и Тиффани, стоящие друг против друга на торфе, в лучах восходящего солнца, обдуваемые ветром, свистящим между камней.

— Что ты с ними сделала? — закричала Тиффани.

— О, они где-то… где-нибудь, — леко отмахнулась Королева. — Это все мечты. И сны о мечтах. Ни на что нельзя полагаться, маленькая девочка. Нет ничего настоящего. Ничто не движется. Все проходит. Все, что ты можешь сделать, — научиться мечтать. И сейчас это делать уже слишком поздно. И я… Я училась дольше.

Тиффани не была уверена, какие из ее мыслей работают сейчас. Она устала. Она чувствовала себя так, как будто видела себя сверху и со спины.

Она видела себя, твердо стоящую на торфе, а затем…

…а затем…

…затем, как кто-то, поднимающийся из объятий сна, она почувствовала под собой глубокое, глубокое Время. Она чувствовала дыхание холмов и отдаленный рев древних морей, пойманных в ловушку в миллионах крошечных раковин. Она думала о Бабуле Болит, становящейся опять частью мела под торфом, частью земли под волной. Она чувствовала, что огромные колеса времени и звезд медленно вращаются вокруг нее.

Она открыла глаза, а потом где-то внутри открыла их еще раз. Она слышала, как растет трава, и ползут черви под торфом. Она чувствовала тысячи крошечных жизней вокруг нее, запах всех ароматов в ветре, видела все оттенки ночи…

Колеса звезд и лет, пространства и времени, заключенные в одном месте.

Она точно знала, где она была и кем была и кто она была. Она замахнулась. Королева попыталась остановить ее, но с таким же успехом она могла пытаться остановить колесо лет. Тиффани ударила ее по лицу и сбила с ног.

— Я никогда не плакала по Бабуле Болит, потому что в этом не было никакой надобности, — сказала она. — Она никогда меня не оставляла!

Она наклонилась, и вместе с ней склонились столетия.

— Тайна не должна спать, — прошептала она. — Тайна должна проснуться. Просыпаться труднее. Я проснулась, и я настоящая. Я знаю, откуда пришла, и знаю, куда иду. Ты не сможешь больше меня одурачить. Или тронуть меня. Или то, что мое.

«Я никогда больше не буду такой, — подумала она, когда увидела ужас в глазах Королевы. Я никогда больше не почувствую себя такой же высокой, как небо, такой же старой, как холмы, и такой же сильной, как море. Мне что-то дали на время, а цена в том, что я должна буду это вернуть. И также отдать награду за это».

Ни один человек не сможет так жить. Вы можете провести целый день, разглядывая цветок, наслаждаясь его красотой, но молока от этого не прибавится. Неудивительно, что мы всю жизнь мечтаем. Чтобы бодрствовать и видеть все, как оно есть на самом деле… такое долго никто не выдержит.

Она глубоко вздохнула, и подобрала Королеву. Она видела, как все меняется, сны ревут вокруг нее, но не могут причинить ей вред. Она была реальна, и она не спала. Ей даже приходилось концентрироваться, чтобы думать, несмотря на шквал впечатлений, захлестывающий ее мозг.

Королева была, как свет, как ребенок, она истерично меняла форму в руках Тиффани, превращаясь в чудовищ, в извивающихся тварей с когтями и щупальцами. Но, в конце концов, она стала серой, как обезьяна, с большой головой и глазами навыкате, с тощей грудью, покрытой шерстью, которая ходила вверх-вниз от того, что она задыхалась.

Тиффани дошла до камней. Арка была на месте. Она никогда не падала.

Тиффани думала. У нее не было силы, не было волшебства, только одна уловка.

Худшая.

— Держись отсюда подальше, — сказала Тиффани, вступая в каменный проход. — Никогда не возвращайся. Никогда не трогай то, что мое, — а затем, потому что тварь была очень слаба и похожа на ребенка, она добавила: — Но я надеюсь, что есть кто-нибудь, кто тебя пожалеет. Я