Давно уже мне не приходилось заниматься чем-то подобным, однако мышечная память не подвела. Известная история: научился крутить педали – не разучишься. Надев рукавицы, я согнул один конец троса наподобие колена, а другой, наклонившись, сунул в унитаз и провёл как можно дальше, пока он не упёрся в тугую, домашнего засола пробку. Затем перехватил трос поудобнее – одной рукой за колено, другой немного ниже – и провернул вокруг оси, одновременно подпихивая его в бунтующую клоаку. Потом провернул ещё раз и ещё. Наконец в фановой трубе что-то ухнуло, и дрянная кашица разом спала до нормального уровня – всё, дело было сделано. Я вытащил трос, снял рукавицы и победно спустил в унитазе воду.
– Готово, – сказал я, разгибая спину.
В этот момент из кармана у меня выскочила и шлёпнулась на пол пластмассовая коробочка с жуком. Крышка отскочила, и зернистая жужелица, мой первый трофей 2011 года, ошалело заметалась по полу. Не дав ей опомниться и, чего доброго, добраться до спасительной щели под плинтусом, я мигом присел и в два счёта водворил беглянку на место.
– Хорошо, что не туда. – Упреждая мои страхи, небесных дел мастер указал на клокочущий слив унитаза, куда вполне мог угодить несчастный жук.
Действительно, хорошо.
– Жора, – протянул для знакомства жилистую руку хозяин. – Мне говорил Сергей, что вы придёте.
– Как? – Я настолько удивился, что забыл представиться. – Когда?
– Когда – не сказал. Сказал только, что когда-нибудь придёте. Вас ведь Евграфом зовут?
Предположить такой ход развития событий я даже не удосужился. Получалось, Капитан просчитывал меня на раз, будто я был для него полностью прозрачен со всеми своими ещё даже толком не оформившимися помыслами, словно меню в ламинате (ясно, что вам здесь могут состряпать на ужин, хотя стряпать, возможно, ещё ничего не начинали), – ведь решение приехать в Псков и побеседовать с соседями Капитана возникло у меня едва ли не спонтанно. То есть у меня ещё мысль не родилась, а он уже знал, что родится, и знал даже – какая именно.
– Да, Евграф, – признался я. – Евграф Мальчик. Но я не то имел в виду – давно ли вас предупреждал Сергей Анатольевич, что я приду к вам?
– Давно. – Жора вознёс взгляд к потолку. – В декабре ещё. А после несколько раз интересовался: не появлялся ли Евграф? Я потому и запомнил. А узнал по жуку – Сергей говорил, что вы на этом деле больной немного.
Стало быть, Капитан предупредил облакиста о моём возможном визите вскоре после того, как рассказал мне в ресторанчике на Литейном под водку и салат «Цезарь» о Патрокле Огранщике. То есть он задал программу, которая загружалась в меня, как в жирафа, полгода. Надо менять процессор... Значит, он уже тогда знал, что я приеду на эту идиотскую разведку. Но почему тогда Капитан не предупредил ткача? Потому что тот дурак или потому что не вольный камень?
– А Сергей Анатольевич не говорил, с каким я делом к вам приду?
– Говорил. – Хозяин сделал приглашающий жест, развернулся и направился из прихожей в мастерскую – седой хвост, не отставая, преданно последовал за ним. – Но я забыл. – Жора обернулся через плечо. – Мы тогда полнолуние отмечали. Ну, понятно, выпили...
– Извините, можно закурить? – Я был в замешательстве и действовал точно по Лоренсу.
– Курите.
Жора подошёл к окну, щёлкнул шпингалетами и с хрустом распахнул рассохшиеся створки, пропев при этом низким, неплохо поставленным голосом:
Утро было, конечно, условное – половина третьего, но что касается неба, то оно, бесспорно, удалось. Более того, оно позировало и просилось на холст: окно выходило на Великую и выгнувшуюся над ней пронзительную июньскую синь в верхнем ярусе декорировали три неподвижные перистые кудельки, а нижний ярус был отдан для жизни – там молчаливо скользили без всякого дела, единственно для восхищения, небольшие редкие катышки чего-то ослепительно белого и пушистого. Предположить, что природа этих мохнатых шариков объясняется каким-нибудь скучнейшим
Получив от хозяина – в качестве пепельницы – бледно-молочную с изнанки банку из-под сладкой кукурузы, я выдавил из зажигалки язычок огня и закурил спасительную сигарету. Что делать? «Пришёл прочистить унитаз. Ну, как живёте?» Мне, по сути, даже не о чем его спросить... То есть чтобы это выглядело
Собираясь с мыслями, я медленно разглядывал холсты на стенах. Рука у Жоры была набита (безо всякого негатива) отлично, а воздух и свет он чувствовал и передавал, как редко кто передаёт и чувствует. Постепенно я увлёкся зрелищем небес во всём их надмирном величии, так что даже не заметил, как хозяин на скорую руку накрыл для кутежа ломберный столик – бутылка водки, два варёных яйца, два бублика с маком и пакет вишнёвого сока.
– Вспомнил, – неожиданно сказал облакист.
– Да? – Я не понял – о чём он.
– Вспомнил, с каким делом вы должны были ко мне прийти.
– Вот как?
– Вы должны были спросить меня, когда я умер.
– Я должен был это спросить?
– Вот именно.
Жора сделал приглашающий жест, мол, милости просим к столу, и приподнял уже открытую бутылку водки.
– Жалко, огурцы того... – небесных дел мастер кивнул в сторону прихожей, – сдохли.
– Нет-нет, – взмахнул я открытой ладонью, – я за рулём.
– Ну что же, тогда пейте сок – кровь невинных ягод.
Жора помедлил (кажется, он был разочарован), потом налил себе водки, а мне – кровь безгрешных вишен. Он выпил; я для порядка пригубил.
– Так когда вы умерли?
– Давно. – Облакист отхватил крепкими еще зубами кусок бублика с маком. – В восемьдесят четвёртом на Старый Новый год. Но поскольку труп мой не был найден, суд признал меня умершим только в мае две тысячи первого. Семнадцать лет ваш покорный слуга не знал административного упокоения. Это дурно сказалось на моём характере. Я полюбил беленькую.
Так легко открылся... Или это шутка? С другой стороны, как иначе можно об этом говорить? Не-ет, что- то есть в его словах, что-то есть... «Семнадцать лет ваш покорный слуга не знал административного упокоения». Может быть, Курёхин умер так, как умер, именно потому, чтобы ни у кого не появилось сомнений в его смерти? Чтобы быстро административно упокоиться и не испортить характер дурными привычками?
Я залпом выдул полстакана вишнёвой юшки. Хозяин налил себе водки. Мне отчего-то подумалось: неужели в искусстве пьянства тоже есть вершина, на которую – по Патроклу Огранщику – можно блистательно взобраться? Принято считать, будто там только бездны падения... Усилием воли я остановил не относящуюся к делу мысль.
Однако с какой вершины, решив не уподобляться свинье у помойного корыта, сошёл этот человек? Какие небеса он отказался покорять? Я оглядел стены, где красовались оправленные в скромный багет эмпиреи, – не здесь ли скрыт секрет его вызова? Теперь никто не упрекнёт его в том, что он отступился от небес в страхе разбиться о камни.
Облакист был старше меня лет на пятнадцать–семнадцать: кем он был в восемьдесят четвёртом – я и представить себе не мог. Вернее, пожалуй, мог бы... но не представлял.
– Скажите, Георгий...
– Владимирович, – подсказал хозяин.
– Скажите, Георгий Владимирович, сколько раз вы умирали?
– Дважды. Повторно – в девяносто втором. Уже монахом, чистым анахоретом. – Облакист вздохнул, потупил взор и опрокинул рюмку в джаггеровскую пасть. Должно быть, за помин своей былой души.
