Фаныч – звали его все, по некоей труднообъяснимой ассоциации с фановой системой, которая еще зовется канализацией.
Чтоб отдохнуть от него, я уехал в отпуск на юг, но там, у добродушной говорливой хозяйки дома, где поселился, муж вдруг
Фанычем оказался! И потом много лет Фаныч преследовал меня. Прихожу в библиотеку – в гардеробе Фаныч, пальто почему-то не берет. В
Филармонии и то – вдруг перед началом концерта зарубежного маэстро входит в зал со стремянкой и начинает зубилом стену бить: мол, обождете, мои дела поважней! Избавился я от него, только написав рассказ 'Фаныч'. Победил его пером! И поэтому появление его на террасе с тачкой даже порадовало меня. Жив! Похоже, создал я истинно народный образ! Поэтому с приходом (и особенно с уходом его) почувствовал прилив вдохновения. Не зря тружусь!
Писал я, правда, об ином герое. О героине, точней. Но и приход
Фаныча порадовал меня. Приятно, когда весь мир твой, подчиняется тебе – сначала хотя бы на бумаге. После того как написал 'Жизнь удалась!', жизнь действительно стала удаваться. А когда мой герой, провалившись под лед, выбрался сухим, да еще с рыбой в руке, потому что воду из-подо льда откачали, все стали говорить обо мне: 'Ну!
Попов! С этим разве что будет! Он если даже под лед провалится – сухим вылезет, да еще с рыбой в руке!' Так и пошло. Сладостно, когда мир подчиняется тебе, – и, глянь, это совсем нетрудно!
Писал. Время от времени плотоядно поглядывал на груду брикетов перед печкой, шевелил пальцами в носках. Зябну! Сейчас затоплю! Сейчас! На мое счастье, азарт работы не отпускал меня – никак от стола было не оторваться. И в этом, кстати, спасение мое, до сих пор. А тот день просто наглядно это показал!
Абсолютно случайно заехал приятель-инженер, который катил по шоссе мимо и вдруг вспомнил про меня. Услышал я сквозь дождь стук мотора, с досадой поморщился (и был не прав). Толкнув разбухшую дверь, друг вошел на террасу. Я уже заранее знал, что это он – по характерному звуку мотора, хотя в машинах не разбираюсь.
– Сейчас, сейчас, – пробормотал я, глянув на него. – Сейчас, только закончу! Подожди!
Он посидел, нетерпеливо скрипя стулом, и мог бы так и уехать, но потом посмотрел на печку-цилиндр, на сваленные горой брикеты и спросил:
– Ты чего – самоубийством решил покончить?
– Почему это? – удивился я.
– А зачем тогда эти брикеты?
– Для тепла!
– А-а! А я думал – для самоубийства! Ты разве не знаешь, что эти брикеты – для котла? А в этой печке – верный угар, причем даже при открытой задвижке! Не знал?
– Знал бы – не взял… – Я с ужасом смотрел на брикеты. – А тебе не нужны?
– Да нет, я еще поживу немножко. А откуда они у тебя?
Я рассказал.
– Да-а. Хорошо о тебе заботятся потенциальные читатели! Лучше выкини!
Да! – восхитился я. Ай да Фаныч! Я-то думал, что уже списал его, описав, – а он исчезать и не думает, напротив – меня чуть не уморил.
Настоящий герой! Вечный! Вот так работаем!
– Погоди! – крикнул я вслед уходящему другу.
– Да ладно уж – вижу! – Он махнул рукой, и вскоре послышался стук мотора, который я всегда узнаю. Надеюсь, друг не обиделся?
Я накинулся на машинку. Пережитое потрясение, как ни странно, сильно подтолкнуло сюжет, хотя речь там шла о другом. О чем?
Прошедшей зимой цены на продукты подскочили в тысячу раз! Так – оздоровление экономики. Но если бы цены подскочили всего в десять раз – и то не по карману. Карман был пуст. Все прежние пути обогащения как-то исчезли. Надвигался весьма необычный Новый год – за абсолютно пустым столом, даже картошки не было. Мало того, что продукты подорожали астрономически, их еще не было пока нигде – обещанное оздоровление еще не наступило. Ложись и помирай! Мы с женой так и решили встретить Новый год: в постели, еще живыми или уже мертвыми. Сколько выдержит голодный организм.
И тут вдруг брякнул звонок. В дверях стояла румяная Снегурочка. В прозрачном пакете у нее была пачка пельменей и бутылка водки! Я сглотнул слюну. Вот она, цена моего незаурядного дарования!
'Подходяще!' – как отец говорил.
– Вы ко мне?
– К вам, Валерий Георгиевич! – не без восхищения в голосе проговорила она.
К тому же она оказалась известной актрисой. Точно – в роли стюардессы ее видал! В отличие от меня и других моих несчастных коллег, у нее в тот момент было все (а сейчас – все и еще больше).
Она уверенно изложила предложение – уехать с нею на международном пароме 'Анна Каренина' для написания сценария будущего фильма, связанного с паромом и, ясное дело, с деньгами пароходства.
– Но мы напишем о чем захотим, Валерий Георгиевич! – с энтузиазмом воскликнула она. – Ну – вознаграждение, естественно, гарантируется.
Ну и, конечно, питание тоже!
'Да я бы и за одно питание согласился!' – подумал я, когда еще на трапе голова моя закружилась от волшебного запаха борща.
Правда, я не знал еще, о чем фильм. Но догадывался – о горьких муках любви в комфортных условиях международного парома, полного всяких баров, ресторанов, саун и т. д. Оказалось, что это не так легко.
И вот теперь я писал об этом на холодной террасе, борясь со смертельным соблазном все-таки бросить пару брикетов в печь, что придавало действию еще большую остроту. Писал о том плавании – но так, как хотелось мне. О ней? Писал! По-своему. Ее 'золотые цепи' сбросил я довольно легко – фактически пачкой пельменей гонорар и закончился, дальше шел борщ по-флотски, но уже за счет корабля. Но и он кончился – паром вернулся на родину, и на берегу наши отношения охладели.
Но душа моя пела – плавание прервало мое умственное оцепенение, вызванное закрытием любимого издательства, и я писал повесть. Она называлась 'Будни гарема'.Там и моя 'заказчица' была, в несколько вольной интерпретации. Но не она только, черт побери! Это был Гарем
Муз. Кроме самой последней Музы – Музы коммерческой, представшей передо мной в виде той роскошной блондинки, умыкнувшей меня на паром, – в повести были еще Муза заграничная (в те годы цена писателя определялась его успехом за рубежом) и – просто Муза, не по корысти, а по душе. Как ни странно, они не ссорились между собою, а сплетались в довольно дружный гарем.
Повесть мчалась, как конь. Вовсе нет ничего плохого, понял я, в наступлении новой эпохи, когда от книг уже нужно не только глубокое содержание, но и азарт, скорость, напор, интрига! Ради бога! Секс, аморальность? Нашли, чем пугать! И это нам не чуждо, и это послужит нам. Как моя бабушка говорила: 'Доброму вору все впору!' В упоении, в азарте я бегал по даче и, несколько раз, потеряв голову, чуть было не затапливал печь брикетами.
К осени, допечатав повесть, я помчался в город. Вот так вот!
Испугали сексом, интригой! Нашли кого пугать, и главное – чем! Нас советская власть не испугала! Хотите занимательности, преодоления всех прежних запретов? Получите! И если верить тому, что теперь, в свободной конкуренции, победит самое завлекательное, – значит, я богат!
Но я-то думал, что будет честная конкуренция, буйство роскоши – это я как раз люблю! Как все мы в ту пору, я непомерно идеализировал подступающий капитализм.
Ни фига! Никакой роскоши! Только самое банальное, хилое – и по самой дорогой цене. Вот главный бизнес-план! Гляжу на витрины самых дорогих бутиков Невского, занявших место парикмахерских, булочных и даже общественных туалетов, и слезы лью. За это мы сражались на баррикадах? Обещанная роскошь где? Над ценниками с шестью нулями висит абсолютнейшая рванина! Последний 'бренд' этого сезона – какая- нибудь блеклая майка с меховым воротником, причем мех искусственный, ясное дело! Бедные богатые! Дрянь производят, толкая задорого (иначе быстро не обогатишься), – но ведь такую же дрянь вынуждены и
