Радисту никогда не приходилось видеть такой станции. Въезд на станцию был закрыт тяжёлыми ржавыми изрядно потрёпанными воротами с тремя рядами бойниц. Ворота разводили в стороны несколько десятков человек. Строения на станции были похожи на термитники: около сотни дотов с амбразурами вместо окон, беспорядочно громоздились друг на друга и уходили под самый потолок. Доты были построены в разное время и по разным технологиям: из кирпича, бетона, глины и ещё чего-то непонятного. Большую часть времени они служили жильём для населения, но при набегах врагов, каждый такой дом становился крепостью для его жильцов. К дотам вели шаткие лестницы, которые легко убирались в случае необходимости.
Следы былых боёв были видны повсюду: как минимум два мощных взрыва в своё время разрушили четверть строений. Многие доты имели пробоины. Стены пестрили выщербинами, оставшимися от пуль ещё со времён, когда в метро было в ходу огнестрельное оружие. Доты и стены закопчены — кто-то когда-то пытался выжечь защитников станции огнём.
С Нейтральной шёл туннельный переход к станции Октябрьской — Московской линии минского метро. Имелся ещё один переход — через общее для двух станций фойе. Кроме того, от станции в разные стороны расходилась целая система нор, которые также приходилось охранять от непрошенных гостей. Короче говоря, станция была в смертельном кольце и буквально дышала постоянной опасностью.
Жильцы Нейтральной представляли собой воплощение агрессивности и независимости: мужчины и женщины носили грубо сшитые кожаные комбинезоны, с неизменными серыми повязками на руках и были увешаны холодным оружием.
Делегацию с Партизанской стороны здесь встретили недружелюбно. Видимо так здесь встречали всех чужаков.
Лекарь и другие бойцы занялись раненными. Радист вызвался помочь. Гадкое осознание своей трусости и никчёмности, проявленной в переходе, не оставляло его. Ему хотелось отвлечься хоть чем-то и поэтому он помогал Лекарю. Раненных перенесли в лазарет — большую нору, почти пещеру, вырытую в твёрдой породе одной из стен станции. Раненных и больных здесь не жаловали. Раз ранен — значит сам виноват; умрёшь — туда тебе и дорога.
Медицинским обслуживанием всего населения станции в триста человек занимался один врач, сбежавший от властей Центра. Сейчас он имел кличку Мясник, а раньше носил гордое имя Виктор и имел третий уровень значимости. Он был искусным хирургом в клинике Центра и делал сложные операции. Он был единственным, кто делал операции по пересадке органов. Причём половина пациентов после этих операций выживала. В отсутствии сложного оборудования, это было настоящим чудом. Но, как часто бывает, талант у него сочетался с пороками. Врач очень любил роскошь и не всегда делал операции бескорыстно. Вернее, гражданин Центра не мог рассчитывать даже попасть на приём к Виктору, не отдав половины своего годового содержания. Это знали многие, но Виктору это прощалось, тем более что со специалистов 1-2 уровней он мзду не брал. Прощалось ему и то, что для пересадки использовались не только органы трагически погибших граждан Центра. Часто доктор разбирал на органы живых мутантов. А мутанты в Центре имели чуть больше прав, чем животные.
Но однажды следователь Центра заинтересовался серией странных смертей в терапевтическом отделении клиники. Следователь заметил, что эти смерти стали случаться после того, как с заведующей данным отделением стал сожительствовать Виктор. Трупы только что умерших пациентов терапии тут же отвозили в хирургию, где их органы разбирались и использовались для операций. При попытке удушения очередного пациента терапии оба сожителя врача были задержаны. Как минимум семнадцать смертей не мутантов, а обычных людей с уровнем значимости от шестого до четвёртого, было на совести хирурга. Так он пытался восполнить всё растущую потребность в органах для пересадки.
Когда Виктор уже находился под стражей, его бывшие коллеги наперебой давали в отношении него показания. Выяснилось, что талантливый хирург не только без разбору потрошил пациентов, но и совокуплялся с ними как до, так и после умерщвления. Причём не брезговал он и мутантами обеих полов. Сожителям грозило изгнание на поверхность и мучительная смерть.
Но несколько спасённых врачом пациентов, а также родителей спасённых детей, искренне веря, что обвинения в отношении него являются ложными, устроили заговор. Они подстроили побег и вывели Виктора из тюремного бункера, а затем за пределы Центра. Так он оказался на Нейтральной, где уже знали о его «проделках». Но по своим Законам Нейтральная принимала всех, не зависимо от того, кем они были в прошлой жизни. Лишь бы ты соблюдал эти самые нехитрые законы Нейтральной. И Виктор принял эти законы. В напоминание о содеянном осталась лишь кличка — Мясник.
Помощником Мясника была выученная им же санитарка Стелла — девушка-мутант с полутораметровым щупальцем вместо правой руки. Она же была женой Мясника.
Быстро осматривая раненных, Мясник равнодушно и резко высказывался, не заботясь о том, слышат ли его пациенты:
— Этот через неделю на своих ногах свалит из лазарета.
— Этому руку по локоть... нет по плечо обрубим... Да не с-с-сы, без руки — не без члена... ха-ха...
— Этого удушите, чтоб не мучился. Всё равно завтра к слизням отнесём...
Когда тяжело раненный боец вытаращил глаза на циничного врача, а его друзья что-то собирались возразить, Мясник злобно опередил:
— Чё сопли распускаете? Я говорю, как есть. Все мы сдохнем рано или поздно. У меня вот в лазарете дюжина детей с кровянкой, все они знают, что концы отдадут, и то не плачут.
Тут Радист посмотрел в дальний угол лазарета. Единственная тусклая лампочка не давала достаточно света в пещеру и поэтому он сразу не рассмотрел, что там кто-то есть. Пять-шесть девочек и столько же мальчиков в возрасте от трёх до двенадцати лет, сбившись в кучу, лежали на голой земле. Чудовищный вирус, созданный в секретных лабораториях и мутировавший в результате радиации, захватывал клетки крови, меняя их генетику. Клетки крови становились самостоятельными хищными одноклеточными животными внутри человеческого организма. Они пожирали стенки сосудов и затем — весь организм. Дети умирали в медленной и мучительной агонии. Кровь у них текла отовсюду: с глаз, ушей, носа. Она проступала на лбу, щеках, шее. С вытаращенными кровоточащими глазами, вымазанные в кровь, они были похожи на демонов из самых страшных фантазий.
Радист, испугавшись увиденного, отшатнулся. Мясник, не правильно восприняв реакцию Радиста, усмехнулся и сказал:
— Да не ссы. Вирус только детей поражает, к взрослым не передаётся... Пока не передаётся... ха-ха- ха... Но если мутирует, то кто знает...
Видя, что на посетителей увиденное произвело страшное впечатление, Мясник с явным удовольствием добавил:
— Вот-вот... Я говорю Атаману: «Чего детям мучиться? — давай всех тихонько умертвим». Так нет же — гуманист хренов... Надеется, что кто-нибудь выживет... Ладно, посторонние, проваливайте... Стелла, давай этому молодцу анестезию.
Стелла, неожиданно сильно обвила щупальцем запястье одного из бойцов, и стала делать рукой инъекцию мутного опийного экстракта — наркотика, сделанного из мака, выращенного на партизанских плантациях. Боец придурковато заулыбался, закрыл глаза и обмяк. Мясник тем временем пережал жгутом покалеченную ногу бойца, подтянул к себе столик с простейшим хирургическим инструментом и пилой, готовясь приступить к процедуре ампутации, не обращая никакого внимания на своих недавних слушателей. Радист не мог больше находится в лазарете, и быстро вышел вместе с другими спецназовцами.
Бойцов, погибших в битве со змеями и диггерами, похоронили в одной из отведённых под кладбище нор. К захоронению на их территории трупов нейтралы отнеслись очень положительно. Как оказалось, слизни хорошо росли, пожирая человеческие трупы.
Никто из партизан не хотел оставаться в лагере Нейтралов. Официального запрета на это не было, но существовало негласное правило, по которому вооружённые отряды членов Конвенции не задерживались в этом лагере. Да и сам анархический лагерь был очень не приветлив. Однако после боя в туннеле между
