слышите, Учитель: они делают это бескорыстно! Рискуя собой! Кто из центровиков способен на такое? Ваш сын способен? Вы способны? Так вот знайте, Учитель, мне лучше три года или даже день провести с этими героями, чем прожить сытую и долгую жизнь в вашем логове самовлюблённых слизняков.
А теперь, Учитель, я просто попрошу Вас помочь нам. Не ставьте нам палки в колёса, а если можете — помогите. Если мы дойдём — в этом будет и Ваша заслуга. Если погибнем — то Вы сможете вспомнить на смертном одре это хорошее дело — у Вас их было не так много!
Светлана всё этого говорила гортанным, спокойным и уверенным голосом. Она встала и теперь стояла перед своим учителем, который наклонил по-старчески трясущуюся голову и молчал, как нашкодивший ученик. Он уже не надеялся переубедить Светлану, и отрешённо сказал:
— Председатель Учёного Совета предложил взять москвичей под стражу, поселить в отдельном охраняемом бункере, но при этом создать хорошие условия жизни, приравненные к УЗ-3. У них хотят получить всю необходимую информацию, попытаться наладить радиосвязь с Москвой. Учёный Совет заинтересован в этом, но боится, что вы осуществите это где-нибудь в другом месте Муоса, а значит оставите нас в дураках. Председатель предложил обдумать это, а завтра утром обсудить и принять решение, что с Вами делать...
Света, у меня было пять сыновей, четверо из которых погибли в Последнюю Мировую на поверхности. Дочерей у меня не было. Когда тебя, девчушкой, привезли больную, избитую, с почти разорванным пахом, я действительно считал глупым тратить на тебя средства и лечить, а предлагал партизанам лучше умертвить тебя или ещё лучше продать мне за бесценок для лабораторных опытов. Но те настаивали, поэтому я тебя сшил. Чудом ты выжила. Как только ты стала говорить, сразу засыпала меня кучей вопросов, вопросов не детских. Ты была любознательна, схватывала всё на лету, и при этом очень добра. Однажды, когда я вечером зашёл в твою палату, ты стояла на коленях, сжав ладони, молилась своему Богу. Ты говорила: «Боженька, пожалуйста, помоги дяде Вове в его работе, ему так тяжело, он столько делает для людей, он вылечил меня, он такой добрый...». Я неслышно вышел, мне стало стыдно, может быть первый раз в жизни, за то, что я хотел тебя убить.
Я ходатайствовал, чтобы тебя определили в школу. В Университет ты уже поступила сама, без моей помощи — тебе не было равных на вступительных экзаменах. Я с нетерпением ждал лекций и семинаров в твоей группе. Мне нравилось с тобой разговаривать, спорить. Когда у меня случался тупик в моих исследованиях, я шёл поговорить к тебе. Ты всегда меня радостно встречала и с напором вступала в обсуждение частных научных проблем (о главной цели своих исследований я тебе, как ты помнишь, не говорил). В дискуссии с тобой решение рождалось само собой. Ни с кем в Центре... слышишь, ни с кем мне не было так хорошо, как с тобой. Ты для меня была, как дочь. Когда ты после выпуска в Университете отказалась остаться в Центре, я думал, что ты, хлебнув несладкой партизанской жизни, вернёшься. Ты не вернулась. С тобой из Центра для меня ушла радость жизни. Я стал Членом Учёного Совета, но это для меня, поверь, ничего не значит. Как мне хотелось поговорить с тобой. Когда я тебя сегодня увидел в этом кабинете, я думал, что у меня сердце из груди выскочит. Я ждал, когда ты придёшь. Вот ты пришла... Я вижу, что ты стала ещё умнее... Но ты уже чужая, совсем чужая...
Конечно, Света, я помогу тебе и твоим друзьям в вашей сомнительной затее. Я думаю, мне получится убедить Председателя отпустить вас... Но запомни, это я делаю не ради них, не ради себя, а ради тебя, девочка...
— Спасибо, Учитель.
6. Америка
Морской пехотинец Рэй Славински был очень удачлив. Учебка, Ирак, военная академия, Афганистан — ему везде везло. Он не разу не был ранен, и к своим двадцати семи уже имел две полных колодки наград. Но главной его гордость — это М16 — автоматическая винтовка, на прикладе которой он делал зарубки. Их было двенадцать — стольких врагов он убил. Всё по-честному: он именным кинжалом делал зарубки на прикладе автомата только в том случае, если был уверен, что враг был убит и был убит именно им. Поэтому реальный счёт его заслуг (убитых и раненных) был в два-три больше. Да и зарубки он ставил только при убиении вооружённых врагов. После того, как он в одном кишлаке расстрелял во время зачистки психованную пуштунку, поцарапавшую ему лицо, а затем и её сына-подростка, который увидев смерть матери, пытался ударить его какой-то палкой, — он зарубок на прикладе не ставил. После этого случая было расследование, которое закончилось лишь тем, что Рэя переправили на военную базу в Литву. Это маленькое балтийское государство ни с кем не воевало и поэтому жизнь у Рэя потекла спокойная и размеренная. Тем более, что командир базы в городке с трудно выговариваемым литовским названием, скоро собирался на пенсию. И других кандидатов на его место, кроме Рэя, просто не было.
Когда на их базе стали строить бункер, Рэй посчитал это глупостью. Когда объявили тревогу и командование отдало приказ занять бункера, убежища и укрытия, Рэй, как и все, забежал в недостроенный ещё бункер, считая это временным неудобством. Их городок и их базу не бомбили. Связи с военным руководством не было. Сквозь гудящую какофонию помех изредка пробивались голоса радиостанций, главным образом Южного полушария. Из обрывочных сведений не возможно было понять, кто и из-за чего начал эту войну. Но Рэю сразу стало понятно, что прежнего мира уже нет. В отличии от наивных солдат и младших офицеров, которые были уверены, что за ними скоро кто-то приедет и куда-то увезёт, Славински первым понял, что помощи им ждать уже неоткуда.
Ночью они с целью разведки поднялись из бункера в защитных костюмах на поверхность. В стороне, где был Вильнюс, стояло зарево от пожаров. Уровень радиации неуклонно увеличивался. Возле базы метались растерянные литовцы — они, очевидно, хотели получить от военных разъяснения или помощь. Увидев, что военные одеты в скафандры, литовцы стали что-то кричать на своём, женщины плакали. Пошёл дождь. Это был необычный дождь — дождь с радиоактивной гарью и пеплом. Даже в скафандре было опасно оставаться. Они вернулись в бункер. Когда Рэй, замыкая строй разведчиков, закрывал люк бункера, он увидел, что одну литовку тошнит.
Шли дни. Через неделю литовцы нашли шлюзовую будку спуска в бункер и начали стучать во внешнюю дверь. Какая-то школьница на ломанном английском просила впустить их в бункер. Эти призывы, понятное дело, игнорировались. Потом местные начали чем-то стучать по массивной двери, явно пытаясь её взломать. Рэй, не дожидаясь согласования с командиром базы, принял решение. Он, и ещё три морпеха, облачившись в защитные скафандры, поднялись в шлюзовую будку. Рэй, открыв дверь, хотел жёстко потребовать оставить территорию базы, но литовцы начали ломиться к ним. Их было человек тридцать. Многие держали на руках детей. У большинства проявлялась лучевая болезнь, у некоторых на лице и руках были язвы. Они молча и настырно проталкивались в будку. Рэй хорошо знал инструкции: посягательство на военный объект даёт право на открытие огня. Он отдал приказ стрелять и сам произвёл несколько очередей в упор со своего верного М16. Семеро местных упали у двери будки, остальные испуганно отшатнулись. Только теперь Рэй обратил внимание, что стрелял только он. Бывшие с ним солдаты не произвели не одного выстрела и теперь недоумённо смотрели на него сквозь стёкла шлемов.
Командир базы, полковник Моррисон, последнее время занимался тем, что опустошал спиртовые запасы бункера. Узнав о «подвиге» своего заместителя, он, пьяным голосом безапелляционно заявил ему в глаза:
— Славински, вы — дурак!, — но никаких действий не предпринимал. Он остался сидеть в своём кабинете, тупо и пьяно вглядываясь в фотографию своей семьи, которая осталась в Индианаполисе. Ночью полковник застрелился. Рэй стал командиром базы.
Прошло полгода. Городок вымер. Никто не нарушал покой бункера. Правда стали появляться какие-то странные животные и птицы. Один раз не вернулись три человека, ушедшие в разведку в город. Следующий разведотряд нашёл их скафандры, измазанные жёлтой слизью.
В бункере тоже было не хорошо. В замкнутом пространстве солдаты и офицеры сходили с ума: драки,
