Слышать только скорбный стон; Ночью, скорбью удручен, Будешь солнца жаждать ты; Но едва из темноты Выйдет солнце над тобой Будешь ночи ждать с тоской. Я в слезах твоих нашла Яд холодной лжи и зла, В сердце, полном мук притворных, Кровь, чернее ядов черных. Сорвала я с уст твоих Талисман тлетворный их Твой коварно-тихий смех, Как змея, пленявший всех. Все отравы знаю я, И сильнее всех — твоя. Лицемерием твоим, Сердцем жестким и сухим, Лживой нежностью очей, Злобой, скрытою под ней, Равнодушным безучастьем К братским горестям, несчастьям И умением свой яд, Свой змеино-жадный взгляд Глубоко сокрыть в себя Проклинаю я тебя! Изливаю над тобой Уготованный судьбой, Роковой фиал твоих Мук и горестей земных: Ни забвенья, ни могилы Не найдет твой дух унылый; Заклинанье! — очарован И беззвучной цепью скован, Без конца томись, страдай И в страданьях — увядай! Сцена вторая Гора Юнгфрау. — Утро. — Манфред, один на утесах.
Манфред
Сокрылись духи, вызванные мной, Не принесли мне облегченья чары, Не помогла наука волшебства. Я уж не верю в силы неземные, Они над прошлым власти не имеют, А что мне до грядущего, покуда Былое тьмой покрыто? — Мать Земля! Ты, юная денница, вы, о горы, Зачем вы так прекрасны? — Не могу Я вас любить. — И ты, вселенной око, На целый мир отверстое с любовью. Ты не даешь отрады только мне! Вы, груды скал, где я стою над бездной И в бездне над потоком различаю Верхи столетних сосен, превращенных Зияющей стремниною в кустарник, Скажите мне, зачем над ней я медлю, Когда одно движенье, лишний шаг Навеки успокоили бы сердце В скалистом ложе горного потока? Оно зовет — но я не внемлю зову. Оно страшит — но я не отступаю, Мутит мой ум — и все же я стою: Есть чья-то власть, что жизнь нам сохраняет, Что заставляет жить нас, если только Жить значит пресмыкаться на земле И быть могилой собственного духа, Утратив даже горькую отраду Оправдывать себя в своих глазах! Пролетает орел.
Могучий царь пернатых, сын эфира, Превыше туч парящий в поднебесье, О, если бы мне быть твоей добычей И пищей для орлят твоих! В лазури Чернеешь ты, и я тебя чуть вижу, Меж тем как ты и вниз, и вверх, и вширь Пронзаешь взором воздух! — Как прекрасен, Как царственно-прекрасен мир земной, Как величав во всех своих явленьях! Лишь мы, что назвались его царями, Лишь мы, смешенье праха с божеством, Равно и праху чуждые и небу, Мрачим своею двойственной природой Его чело спокойное, волнуясь То жаждою возвыситься до неба, То жалкою привязанностью к праху, Пока не одолеет прах и мы Не станем тем, чего назвать не смеем, Что нам внушает ужас. — Чу, свирель! Вдали слышна свирель пастуха.
