Ну, потом Васю я сменил. Рванули мы с Вовкой, аэроплан задрожал, пля, как припадочный, и оторвался от земли. Пахомыч еле успел. Бежит, штаны руками поддерживает. Ему кричат: 'Хватайся за борт!' Ну, он схватился, штаны соскочили... за елку зацепились. Анциферов орет: 'Руби концы!' Пахомыч кричит: 'Не дамся!'
Ну, рубанул Вася топором. Чиркнула елка макушкой по матрацу, и мы - в воздухе!
Только сверху увидели, что тянули просеку в сторону глубокого ущелья. Хорошо хоть, что всего два метра протянули.
Ну, короче, идем на бреющем... трясемся, как в лихорадке. Бригадир Анциферов орет Пахомычу: 'Ты что ж, старый пень, пилу свою не смазывал, вишь, как из-за тя трясет, мать-ать, где-зде, чтоб тя кондрашка хватила!'
А Пахомыч кричит: 'Я ж, едрена вошь, не знал, что мы на ей полетим! Кабы, - орет, - я знал, я б ей вообще не пилил!'
Васька Темирляев кричит: 'Нама типерь по ортену татут!'
'По шее тебе дадут!' - орет Вовка Гинзбург.
Ну, я тоже что-то восклицаю восторженное. А тут, пля, истребитель откуда ни возьмись!.. Ну, бригадир Анциферов со своими уголовными замашками сразу за лом. 'Я, - кричит, - мать-ать, где-зде, щас ему врежу по фюзеляжу, он, мать-ать, на заклепки рассыпется!'
Ну, Вовка-Масонская Ложка кричит: 'Надо связаться с ним по радио и передать, что мы наши!' А какая, мать-ать, у нас рация - один приемник 'Сокол'. Я ору в приемник, может, думаю, услышит, чем черт не шутит! И услышал-таки, прошел истребитель мимо.
Но лучше бы он нас сбил... потому что в облако попали от химического завода, дышать нечем. Васька Темирляев кашляет, Пахомыч плесенью покрылся, у Анциферова волосы вылезли, у меня борода отросла. А Вовка Гинзбург кричит: 'Это двуокись какой-то мукосели! Набивай мешки, мы ее на валюту продадим!'
Ну, набили мы этой мукосели в рюкзаки, в чемодан... Когда из облака выскочили, у бригадира Анциферова волосы опять отросли, и гуще прежнего: рыжие, толстые... ну, как медная проволока. Вот такая мукосель! А у меня борода, наоборот, отвалилась, растворилась, а на лице улыбка счастливая осталась. Лечу, пля, как дурак улыбаюсь и не подозреваю, что нас уже с земли засекли и телеграфируют в Академию наук, что видят летающую тарелку!
Не сдобровать бы нам! Но хорошо, эти ученые академики ответили, что никакая мы не тарелка, а - оптический эффект, ать-мать-перемать! Эффект, понимаешь! Это Анциферов, что ли, эффект с тремя судимостями?! Или заслуженный политурокаторжанин Пахомыч, который хоть и сидел за Сталина, считает, что у нас порядка нет и не будет без хозяина!
Это я, что ли, эффект? Или Вовка-Масонская Ложка, который, пля, вместо того, чтобы лететь в родной Тель-Авив, летит за бутылкой неизвестно куда!
Или Вася Темирляев - эффект, который хоть сейчас готов бить врагов своей отчизны, только пока не знает кого, но может и кого угодно!
Эффект... Козлы они все после этого! - подумал я и чуть не вывалился за борт.
'Бензин, - заорал бригадир Анциферов, - мать-ать, где-зде, кончился!'
'Ан-206, часть 2-я' резко терял высоту...
'Я не верю, што мы разобьемся! - крикнул Пахомыч. - Не могет быть, штоб я умер, не опохмелившись!..'
На старика было жалко смотреть, он сжимал зубы в трясущейся руке, а в глазах у него стояли слезы... большие слезы, каждая, пля, наверное, в сто грамм!
Ну, стали прощаться с жизнью... Анциферов говорит: 'Прощай, житуха. Жил я, как сукин сын! Потратил тебя на водку, а водка - плоха-а-я!.. На баб, а бабы мне доставались самые па-ас-кудные! Жил, - кричит, - я так похабно, что мне даже помирать весело! Я, - кричит, - счастлив! И чтобы вы тоже ощутили счастье, и поскорее, я, - кричит, - вас, пля, всех придушу сейчас к этой матери! Где-зде, нафуй-мафуй!'
Вася Темирляев кричит: 'Я зить хоцу! Зизнь, - кричит, - даеца целовеку отин рац, а мне, пля, ни рацу не тали. Толико обецали...'
Ну, я тоже начал с жизнью прощаться: вспомнил, кому сколько должен, подумал: 'Хрен вы у меня теперь получите!' Жену свою, стерву, вспомнил, которая развелась со мной и выжила в тайгу, чтоб алиментов больше получать. Ну, вспомнил еще, что когда был маленьким, очень хотел стать летчиком. И подумал: 'Умру, пля, хоть как летчик... Хоть таким манером, а осуществлю свою мечту детства...'
Тут Вовка-Масонская Ложка кричит: 'Мать-ать, где-зде, заправляй моторы мукоселью, нафуй- мафуй!'
Ну, заправили мы моторы мукоселью этой... взвыли они, как турбины, как Пахомыч от зубной боли, когда вместе с зубами из него признания в шпионской деятельности выбивали.
'Ан-206, часть 2-я' устремился вверх. Брезент на крыльях трещал и рвался в куски, в лохмотья, в нитки... Я ухватился за матрац и потерял сознание.
Очнулся оттого, что по лицу что-то ползало... щупальца какие-то липкие, подумал - осьминог. Ударил по нему, получил тут же по морде и очнулся окончательно. Это бригадир Анциферов рукой по моему лицу водил, проверял, жив ли. Ну, когда я ему врезал - понял: жив! Кричит: 'Хватит, пля, дрыхнуть, идем на посадку, а то магазин закроется!'
Я кричу: 'Зачем мне теперь магазин, если ты мне губу расшиб, что - я ухом пить буду, что ли?!' Ну, он, пля, орет: 'Отставить разговоры! Я, - кричит, - мать-ать, где-зде, в прошлом годе тебя на доску почета рекомендовал, а как повесили твою рожу, люди на другую сторону переходить стали! А что губа распухла - это тебе только укращение, не такой тощий...'
Ну, пока мы собачились с ним, 'Ан-206, часть 2-я' на посадку пошел. Пахомыч забился в угол, деньги считает, Васька кричит: 'Мнока восимем: тва, тва и есе тва!..'
Вовка Гинзбург сложил ладони трубочкой, вниз вглядывается.
'Что, - кричит, - они, пля, тут все спохмелюги, что ли, ходят?! Лица желтые, глаза узкие!..'
'Какой спохмелюги! - кричу я. - Это ж, мать-ать, Япония!'
Ну, всполошились все.
'Теперя опять посодют! - кричит Пахомыч. - Как шпиёна! А в чем сознаваться, коды зубов нету!'
'Ничего, - говорит Вовка, - искусственные выбьют! Зато не так больно!'
'Оставить разговоры, мать-ать! - орет бугор Анциферов. - Идем на посадку! Сделаем вид, что мы японцы, - вон Витьку уже не отличишь! А кто слово по-русски скажет, тому башку отвинчу и к ногам приставлю! Возьмем саке и - ходу на просеку!'
Ну, приземлились, прияпонились, значит...
Плюхнулись с неба прямо, пля, перед ихним магазином. Бутылок там, как у нас народу! А народу, как у нас бутылок, - пусто. Ну, зашли... Пахомыч без штанов, наволочкой прикрылся - вылитый японец. Ну, выгребает он из карманов мелочь, рубли мятые... выкладывает все под нос изумленному продавцу и говорит по-японски: 'Биелова, крияснова и пивя...'
Ну, продавец посмотрел, посмотрел, взял совочек, метелочку, смел аккуратно деньги и в мусор выбросил.
'Ах, ты, мать-перемать, где-зде! - говорит шепотом бригадир Анциферов. - Ну-ка, Витек, тащи сюда нашу мукосель. Да смотри, губой за дверь не зацепись, чтоб, пля, конфликта дипломатического не было!'
Ну, припер я рюкзак мукосели... Как увидел продавец нашу мукосель, аж затрясся весь, показывает: берите, что хотите!
Ну, Пахомыч хвать первым бутылку, свернул ей голову и вылакал, вытаращил глаза и говорит: 'А ведь енто политура...' А мы смотрим, он весь красный стал... ну, абсолютно весь: и руки, и ноги, и лицо...
Ну, тут Вовка-Масонская Ложка вгляделся в этикетку и говорит: 'Это, - говорит, - ангидрит, едрит твою мать, для покраски крыш и антресолей!'
Ну, отняли мы у японца свою мукосель, пошли из магазина. Идем, пля, мы - бледные от злости, Пахомыч красный от ангидрита, за нами - толпа местных жителей...
Пахомыч стонет: 'Лучше б я солярки на просеке нажрался, я б хоть облик свой человеческий не потерял!' Ну, действительно, обидно - одни зубы белые остались!
Ну, заходим в следующий магазин, мукосель на прилавок и показываем: давай, дескать, чтоб голова
