— Вот именно, — вмешивается Умник. — Видишь, к чему приводит охота? Мне кажется, что духи- покровители попросту скрыли тех носорогов, что еще остались. И хорошо сделали: иначе в скором времени все они исчезли бы с лица земли.
— Куда бы их ни скрыли, мы это место найдем! — гремит дедушка Пузан. — Рог носорога несомненно поднимет мой престиж.
— Если их и в самом деле осталось так мало, глупо убивать носорога только для того, чтобы добыть рог, — замечаю я.
Дедушка Пузан бросает на меня испепеляющий взгляд.
— Поход возглавляю я! — кричит он в бешенстве. — Мы пришли сюда за большим носорогом и не уйдем отсюда, пока его не найдем. А теперь пошевеливайтесь! Мы должны пройти через вон то ущелье до темноты. Внизу, в долине, найдем подходящие палки для копий. Ты, Неандертальчик, по-прежнему пойдешь впереди, да не зевай, смотри в оба!
Мы продолжаем путь.
Солнце впереди нас клонится к горизонту. Мы уже порядочно спустились — снега меньше, кое-где журчат ручьи.
Кротик отошел в сторонку пописать, скрылся за скалой — и вдруг мы слышим его звонкий голосок:
— Ого, какие острые клыки у этого олененка!
Котомки, шкуры — все, что несем мы на себе, валится на землю.
— Клыки?!
Не так-то много зверей в наше время имеют клыки.
Может быть, это детеныш кабана?
Нет, нет — кабаны живут гораздо южнее.
Или моржонок?
Речи не может быть: моржи обитают гораздо севернее.
Мамонтенок?
Невозможно: обычно мамонты бродят стадами к востоку отсюда.
Неужели…
— Какие клыки у этого детеныша? — спрашиваю я с бешено бьющимся сердцем.
— Кривые… и длинные, с мою ладонь! — млеет от восторга этот недотепа.
Нас пробирает дрожь.
— Кротик, беги скорее сюда! — кричит дедушка Пузан.
— И олененка прихвачу. Умнику понравится.
— НЕ-Е-Е-ЕТ!!!
Но все без толку. Кротик уже идет к нам, несет на руках детеныша. Можно залюбоваться его красивой полосатой шкуркой, стройным поджарым туловищем, длинными усами, симпатичной мордочкой, но мне не до того…
— Спокойно, спокойно. — Умник рыщет по своей дубинке для записей. — Саблезубые тигры не особенно любят мясо ледниковых людей. Находят его слишком зловонным — ведь мы все время мажемся жиром…
— Тем лучше…
— М-м-м… что-то не верится…
— Может, и так…
Блошка быстро наносит на руки, на лицо весь бизоний жир, какой у нее еще остался.
Дедушка Пузан, побив все рекорды скорости, уже разжег огонь.
— Ай-ай-ай… — хватается за голову Умник.
— Что… что ты там вычитал? — запинается Блошка.
— Здесь написано, что тигров больше всего бесит, когда кто-нибудь приближается к их малышам. Они тогда звереют… я хочу сказать, звереют больше обычного…
— Р — Р — Р — Р!!! (Перевод: «Мой малютка в руках вонючего ледникового мальчишки? Как такое пережить!»)
Мы поднимаем глаза: на выступе скалы появляется огромная тигрица.
Молния вырывает тигренка из рук Кротика и отбрасывает прочь, подальше от нас.
— Иди, хороший мой, иди! — задыхается он. — Иди к мамочке…
Но проклятый полосатый клубочек, кажется, полюбил Кротика: он возвращается, лижет ему руку.
— Р — Р — Р — Р — Р — Р — Р!!! (Перевод: «Я умру от ревности! Мои нервы этого не выдержат!»)
Умник в отчаянии водит пальцем по дубинке для записей.
— Таволга… Тенеты… Терпуг… Проклятье, когда торопишься, вечно ничего не найти! Ах, вот оно… Тигр; здесь сказано, что тигр, перед тем как напасть, рычит всего два раза. На третий раз… нападает…
Блошка визжит.
— А если Березка попробует… применить волшебство? — предлагаю я.
— Вобла… Волхв… Волшебство… увы, нет: статистика показывает, что саблезубые тигры нечувствительны к любому типу волшебства.
— Караул! Пры… пры… прыгает!!! — в ужасе вопит Щеголек. У его ног на белом снегу ширится желтое пятно.
Но большие яркие глаза тигрицы устремлены на меня. Именно меня она избрала своей первой жертвой. Я обливаюсь холодным потом.
«Не повезло, — проносится в мыслях. — И почему она выбрала именно меня? Есть же дедушка Пузан, такой жирный; и плотненький, крепко сбитый Буйволенок…»
Но тигрица нацелилась именно на меня. Только теперь я понимаю почему: у меня одного в руках копье.
Копье…
Дальше все происходит, будто во сне.
Не знаю как, но небосвод вдруг темнеет, и вот я снова в пещере, где лежит больной дедушка Пузан. И в этом полумраке на меня опускается сверток шкур: наш поддельный тигр.
Я сажусь на корточки, упираю копье в землю, чуть наклоняю его. Изо всех сил пытаюсь разглядеть сердце, которое нарисовал Уголек, но ничего не вижу.
Потом — глухой удар; копье согнулось, но не сломалось; оно дрожит так, что я с трудом его удерживаю.
Леденящее душу рычание, переходящее в жалобный визг; потом — пронзительная боль в руке, и неподъемная тяжесть обрушивается на меня, сплющивает, прижимает к земле, пока я постепенно не лишаюсь чувств.
Еще звучат голоса товарищей, все слабее и слабее.
Потом — ничего.
Я снова открываю глаза и вижу, как Блошка склонилась надо мной, вытирает мне лоб кусочком шкуры. Улыбаюсь ей.
Она вскакивает, выбегает из хижины, кричит:
— Он очнулся! Очнулся!
Оглядываюсь вокруг: я лежу в хижине, в очаге пылает огонь.
Голова у меня кружится. Пытаюсь подняться, но острая боль в плече приковывает к месту.
Вся рука у меня замотана шкурами, от нее пахнет каким-то мхом: узнаю запах лекарства, которым Березка смазывала раны дедушки Пузана после его стычки со львицей. Чувствую на груди какую-то тяжесть, вроде бы что-то висит на шее; преодолевая боль, сажусь, чтобы разглядеть получше.
