вслед за этим и Еванфия, как часть той, прежней жизни. Словно не какие-то полгода отделили его от родного городка с его обшарпанными, побитыми непогодой домами, а полжизни. Насколько же проще жилось ему там, среди знакомых и друзей, без вечных возбужденных толп, только и ждущих, чтобы удариться в панику или вознести до небес театрального или политического кумира. Без оборванных и целых афиш, призывающих голосовать за какую-нибудь Крестьянскую партию или, напротив, вовсе не прийти на выборы или митинг. Без близкой и неотвратимой необходимости выполнять самостоятельную, высоко оплачиваемую работу на благо Короля и Селавика, к чему его и готовят уже почти четыре месяца…
Последнее, в общем, особенно волновало Максима, волновало смутно и постоянно, словно некая незаметная, почти неощутимая болезнь, присутствие которой нельзя обозначить одним ярким симптомом. “Неужели я недоразвитый? – вдруг с ужасом подумал он. – Мне страшно получить заказ от Военного ведомства и поставить под соглашением подпись. Как они все могут командовать полками и читать лекции? Заведовать лабораториями и мастерскими, заводами и фермами?” Многие столичные ребята в его возрасте ухитрялись не только получить образование, но и добиться высокого социального положения. А у Максима, похоже, это выйдет само, против воли, если раньше его не признают неспособным к корабельному делу и не отправят обратно в Ориен или же в Дольмен, лазутчиком – как знающего вражеское наречие. То есть на верную смерть во славу Короля и родной страны.
– Утонул, что ли? – тихо проговорила за дверью Домна.
– Иду, – очнулся студент и вернулся в комнату. Вскоре из ванной вернулась и жена, она еще какое-то время повозилась у кровати детей, поправляя им подушки, затем свеча погасла. Прошуршала плотная занавеска, и крупное, прохладное тело Домны тяжело скользнуло под одеяло.
– Худой-то какой, – прошептала она. – Зря с нами не поел… Мальчишка ты мой.
– Не хочется. – Он провел по ее волосам свободной рукой, пальцы сами заскользили по лопаткам и ниже, миновали ложбинку с копчиком и веером вползли на холодные, еще влажные ягодицы. Она с готовностью закинула на него бедро, неловко потерла коленкой у Максима между ног и легко возбудила его.
Остатки разных глупых мыслей выветрились у него из головы, когда Домна потянула его на себя и раскинула ноги.
– Приходил бы почаще, Макси… Опять не хочешь ребенка? – выдохнула она, едва он погладил ей промежность, ища в жестких, расчесанных волосках скользкий, желанный ход и расширяя его торопливыми пальцами. Совсем рядом с ним цвел и другой, негласно осуждаемый Храмом, но выбранный Максимом для последней ласки и любви. Храм Смерти и служитель с его заветом, мелькнув в сознании Максима, рассеялись мрачным дымом, на мгновение отравив чистую радость. Он не ответил Домне, слова сейчас были неуместны.
– Кто такой этот ваш Платон? – минут через десять, отдышавшись, спросил Максим. Сон не шел, и студент лежал во мраке, таращась в невидимый потолок.
– Что? – невнятно отозвалась она. – Прости, Макси, я так спать хочу… И на работе устала. Не знаю я, сколько помню, всегда он у нас в кабаке торчит. Уходит иногда, конечно… А где живет, не знаю. – Она помолчала и внезапно вздрогнула, разворачиваясь к нему грудью. – Макси, малыш… Вчера в “Студиозус” Пимен приходил, ну, приятель твой ориенский.
– Он мне не приятель.
– Земляк… Он еще учится на твоих курсах?
– Конечно. – Пимен сперва выбрал авиатехнику, настолько его в свое время поразил дольменский биплан. По его словам, он “грезил о небе”, но вследствие природной нескладности вряд ли мог рассчитывать на диплом авиатора, и сам знал об этом. Его, как и Максима, определили в корабельные инженеры. “Вот куплю хутор, построю себе биплан, и тогда меня никто не остановит”, – частенько утверждал Пимен.
– Он с кем-то за одним столом сидел и шептался. Сусанна им еду подносила и пиво, немножко услышала. Макси, он тебя шпионом обозвал… Ты ведь не шпион? – нервно хихикнула она. Глаза ее чернели словно два колодца, а отблески уличных фонарей таяли в них бесследно, как отражение Луны. – А если даже… Я все равно никому не скажу. Правда, правда. А Сусанна и так в Пименовы враки не верит. Ты же секретов королевских пока не знаешь, что ты можешь дольменцам рассказать? Что ты молчишь, Макси?
– Потерял речь от изумления, – проворчал студент. – Какой из меня лазутчик?
– Ты вот про Платона спросил, а я теперь подумала, что он может быть дольменским шпионом. Все время что-то высматривает, разговоры слушает в оба уха. Не смотри, что седой, глаз у него острый. На меня однажды так поглядел, что я вся обомлела от страха.
– Ты-то? Да, это удивительный человек. Это кем надо быть, чтобы тебя напугать?
– Тьфу ты. Я серьезно говорю… – Она прижала сложенные руки к груди и еще теснее придвинулась к мужу. – Ну ладно, не обомлела. Не по себе мне стало. Словно это служитель Храма на меня взглянул.
– А может, он и есть бывший служитель? – осенило Максима. – Потому и боится матушки Смерти.
– Ох, давай лучше не будем про Смерть. И вообще, я спать хочу. – Домна демонстративно засопела, изображая спящую.
– Интересно, почему Пимен меня за лазутчика принимает? Неужели это он всерьез? – как бы про себя пробормотал студент, не рассчитывая на ответ жены.
– Он сказал, что видел тебя осенью возле Метрического ведомства… – откликнулась она. – Будто ты вышел из него какой-то подавленный. И что туда никто просто так не пойдет, если он не сотрудник или доносчик. Глупости всякие говорил, в общем. Потом еще про твой дольменский язык сказал…
Учеба на Университетских курсах началась в октябре, сразу после того, как новые слушатели со всей страны прибыли в Навию и устроились в общежитии. Там было много свободных комнат, потому что старшие студенты едва ли не поголовно ушли на фронт в первые дни войны, когда срочно требовалось выдвинуть навстречу дольменцам хоть какую-то подмогу для армии. Селавикцы несли тяжелые потери, при этом в газетах не очень много писали о положении на фронте. Но Максим то и дело слышал в разговорах о том, что артиллерия проигрывает дуэли из-за своей малой дальнобойности, а от шрапнели дольменские солдаты, такие хитрецы, укрываются в окопах или деревянных срубах. К счастью, под Сорелем удалось захватить сотню современных стальных орудий, и враг предпочел остановить наступление. А может быть, дольменские стратеги с самого начала не собирались завоевывать Селавик, ограничившись Каменными Землями. И все остальное просто само упало им в руки, а теперь отдавать не хочется.
Начинал Максим с порядочным трудом – все-таки после школы прошел не один год, и многое из математики успело забыться. Не говоря уж о том, что и в школе Максим не особенно понимал этот предмет. Но потом вдруг у него словно что-то прорезалось. Профессор Онисимов пару раз позанимался с ним после лекций, и дело пошло на лад. “Вас очень неправильно учили, сударь”, – проворчал учитель. “Но ведь все остальные справлялись”, – скромно ответил Максим. Профессор лишь пожал плечами, по которым разметались его длинные, смазанные маслом волосы. Онисимову было двадцать три, и он уже второй год заведовал кафедрой корабельной архитектуры Морского факультета. Его перевели в Навию из Питебора, где он прославился постройкой броненосного судна “Венценосный”.
Кроме математики, приходилось осваивать новые науки: химию, свойства жидкостей, черчение… То есть только те предметы, которые были нужны ему в будущей работе корабельного архитектора.
Максим уже совсем втянулся в учебу, как в середине октября почтальон принес ему письмо из Метрического ведомства. Будущий корабельщик повертел конверт, зачем-то помял его и в недоумении вскрыл. Им к тому времени успели сообщить, что все они поставлены на временный учет в столице и приравнены в правах к студентам, и теперь им полагается своя доля торфа. Крупу, хлеб и соль в столице, в отличие от Ориена, приходилось покупать.
“Дорогой господин Рустиков! – на гербовой бумаге обращался к нему чиновник. – Прошу Вас явиться для уточнения Ваших метрических данных 20 октября 529 года к 15 часам в кабинет 419 по адресу: улица Викентьевская, 15. Настоящая бумага послужит Вам пропуском в ведомство. Младший благочинный Урван Лаврин”.
Это была пятница, и Максим вышел из Университетского городка заранее, часа в два. Тогда он еще плохо представлял себе Навию, поэтому специально ознакомился с картой города в скриптории. На Викентьевской улице, помимо множества ведомств, находились также дом Народного Собрания и
