поможет. Послушай-ка меня: у профессора есть любимый раздел, на который он упирает, потому что придумал в нем свою теорию. Помнишь? “Уместно разделить полное сопротивление воды на две составляющие: сопротивление формы и сопротивление трения. Это позволяет открыть закон перемещения жидких частиц под кораблем во время хода…”
– Помню, – пробормотал Максим. – Я думал, что расчет водоизмещения важнее…
– Вот и погорел бы. Будешь все знать про составляющие – молодец, а нет – считай, что провалился. Так-то. – Опытный студент, размахивая портфелем, тоже покинул аудиторию, а Пимен сказал:
– Да, старик наш совсем тронулся на своих теориях.
Максиму дико захотелось размахнуться и стукнуть земляка по морде, но вместо этого он подхватил сумку и вышел из аудитории. Это было бы верхом лицемерия – по большому счету, Пимен был прав, когда назвал его доносчиком. Пусть в его “доносах” нет ничего полезного для Метрического ведомства, суть от этого не менялась. Максим миновал длинный и высокий коридор, увешанный бесконечными рядами селавикских Королей, и вышел в Университетский двор. До практического занятия по черчению оставалось почти полчаса, и он отправился в скрипторий.
“Января двадцать первого числа я посетил синематограф “Навийские картины”, чтобы принять участие в распродаже предметов в пользу фронта, а потом посмотреть фильм “Маркитантка” с госпожой Дамиановой в главной роли, – вывел студент. – Распродажа была сорвана выкриками неизвестного мне человека, который обвинил актрису Дамианову в незнании обстановки на полях сражений. В том числе он крикнул: “Лживая картина!” – Максим хмуро усмехнулся, представив кислую физиономию Урвана, и продолжал: – В результате между бунтовщиками и гвардейцами завязалась драка. Бунтовщики подняли случайную стрельбу, и от пули погибла госпожа Дамианова. В живых после потасовки осталось два незнакомых мне гвардейца, многие просто разбежались. Эти солдаты хотели наброситься на меня и Варвару Мануилову, но нам удалось скрыться через черный ход. – Студент представил взбудораженное лицо Акакия, набивавшего карманы чужой утварью, и завершил “докладик”: – Дальнейшие события в синематографе мне неизвестны”.
Максим тщательно свернул “донесение” и встретился взглядом с Февронией, которая по странному совпадению опять торчала в скриптории. Девушка как-то блекло улыбнулась и подсела к нему. Максим насторожился и посмотрел по сторонам, но остальные студенты, склонившиеся над трактатами, были увлечены чтением. Ему почему-то не очень хотелось стать бессчетным мужем этой студентки.
– Опять письмо пишешь? – прошептала она и выложила перед собой учебник педагогики. Максим промычал в ответ что-то невразумительное. – Менандр предложил мне забрать детские книжки. Говорит, места уже не хватает, скоро из типографии должны привезти новые, полезные.
– А эти бесполезные, что ли? – насупился студент. – Ты согласилась забрать их?
– Н-нет, – запнулась Феврония. – Кому их читать? У меня сына вчера убили. Пошел в синематограф с приятелями, а там драка случилась. Вчера же и метрику принесли…
Насколько знал Максим, этот мальчик оставался единственным еще живым ребенком Февронии, остальные четверо или умерли сами, или также были убиты гвардейцами Короля за какие-то преступления.
“…И вот в ночь перед сборкой одна машина, самая мощная, по имени “Пузырь-19А”, говорит собратьям: “Негоже, что люди на нас тяжести тягать собираются. Меньшим нашим братьям и сестрам, что силой-ловкостью не вышли или травму при рождении получили, разбор на детали учиняют. Бороться с этим надо. Мне, например, Ивана с животом-пузырем его возить – что коленвалом по клаксону схлопотать”. – “С кем ты бороться предлагаешь? – опешил другой мобиль, поменьше и поярче цветом. Другие тоже удивились. – С создателем нашим, славным Иваном?” – “А что, разве Иван тебе господин? Не ты ли сил имеешь в десять раз больше целой лошади, а Пузырь и до половины той силы не дорос? Не ты ли бегаешь по дорогам в два раза быстрее самого скорого человека? И в четыре раза быстрее Ивана?” Тут умный мобиль протарахтел двигателем и выпустил из трубы голубой дымок.
Задумались собратья его, и один говорит: “А ведь верно мощный брат наш рассудил. Разве мы не сильнее, не быстрее Пузыря?” А самый шустрый, гоночный мобиль, который стоял на заводе дольше всех, потому что его никто не хотел покупать, сказал: “Иван создал нас, значит, мы не можем бросить его. Потому что он наш хозяин”. – “Вот еще! – возмутился сильный мобиль. – Солнце тоже создало людей, я сам слышал, а разве они рабы ему? Гуляют по ночам и где вздумается”. – “Нет, – сказал на это гоночный коллега. – Я точно знаю, что ты не прав”.
“Докажи!” – закричали тут все. Но тот лишь крутил рулем и ничего не говорил, а потом отъехал к воротам и поперек них встал, не желая товарищей на волю выпускать. “Ах, так!” – взревел “Пузырь-19А”. Да как плеснет на строптивца керосином, да как чиркнет боком о железную стойку, искру высекая! Вспыхнул гоночный мобиль, закричал предсмертным криком и стал по заводу метаться, а от него станки сверлильные и другие конструкции загорелись, промасленные тряпки вспыхнули словно порох. А “Пузырь-19А” тем временем одним ударом вышиб ворота и резво выкатился во двор, хоть и расквасил себе немного нос. За ним и другие мобили потянулись – кому ж охота в огне живьем гореть?
“Что мы наделали? – закричали они в ужасе. – Как же Иван без завода проживет?” – “Проживет, не помрет, – отвечал им зачинщик. – Пожары частенько случаются”. Только бурчал он это немного хрипло, будто у него клаксон засорился. Огонь меж тем все строение пузыревское охватил, и со всех сторон уже людские крики доносились, скоро сирена пожарная должна была завыть. Красные блики заметались по машинным туловищам, словно бы краска стыда их заливала. “Бежать нам надобно за реку”, – вскричал тут “Пузырь-19А” и вон из города кинулся, по самым темным улицам. А трусливые мобили за ним, так и умчались они вереницей далеко за город и затаились там в страхе и стыде…
Рано утром безутешный Пузырь с женой и детьми, дергая на голове своей редкие власы, расхаживал по пепелищу и вскрикивал не своим голосом, находя одни обгорелые остовы да железки. Тимон с Каллиникой же и вовсе ревели, соплями щечки умазывая. “Как же я с ведомством расплачусь?” – кричал Иван в небеса, и не получал ответа.
Тимон меж тем на обгорелое тело гоночника наткнулся, и – о чудо! – тот был еще жив, но едва шевелил колесами. Каучук на них прогорел насквозь. “Тимон, Каллиника, – прошептал мобиль на последнем издыхании. – То все “Пузырь-19А” затеял, а сейчас он с другими за рекой прячется, гнева хозяйского опасается. Я не давал им бежать, да разве с моими силами…” И умер верный гоночный мобиль, напоследок обдав Тимона облачком горелого керосина.
Вдохнул мальчик этот воздух машинный, всплакнули они с Каллиникой над трупом, да и решили отцу помочь. Только чтобы он зря не питал надежду, сокрыли от него предсмертную речь верной машины. И вот, как будто отправившись в школу, пошли они по мосту и дальше, в леса и долины за рекой, где людей совсем не было. Долго ли, коротко ли шагали, как слышат – шум моторный из-за деревьев донесся, и керосиновым духом повеяло. Выглянули он из кустов, и видят: на поляне мобили в печали сгрудились, грязные да в копоти, и только “Пузырь” девятнадцатый между ними раскатывает да боком подталкивает, словно оживить хочет. “Ну, семнадцатый, не молчи! – тыкал он в лоб одного механического товарища. – Восемнадцатый, ответь мне!” – донимал он другого, царапая тому бампер. Но тщетно, молчали его железные друзья, бежавшие от Ивана.
“Вот ты где!” – крикнул Тимон, выскочив из кустов. Каллиника следовала за ним, размахивая сучковатой палкою, и гневно сверкали ее красивые глазки. “Что нужно тебе, человек? – прохрипел “Пузырь-19А”. – Мучить меня пришел, за пожарище мстить? Умерли мои друзья, и мне ничего теперь не нужно. Чувствую я, что и моя Смерть близко. Недолго были мы на свободе, зато знаем теперь, что она такое”. – “Не может машина жить без человека, – отвечал ему Тимон. – Потому что кто произведет ей текущий ремонт железных костей и органов? Кто закрасит ей облупившийся бок или вставит выбитый глаз?” – “Кто даст ей пищи, чтобы бегала она по дорогам?” – подхватила Каллиника и отбросила палку, потому что мобиль потерянно молчал. “Оживите моих бедных друзей, и я вернусь к Ивану Пузырю”, – проговорил он покорно.
Увы, хоть и привезли в стан мятежных машин керосину, хоть и вернулись они, радостные, к отцу- конструктору своему, недолго он после того прожил. Здоровье его надломилось, рассудком стал Пузырь слабеть, сердце его неровно застучало, словно поршень какой изношенный. Не прошло и недели, как умер Иван, к огорчению домочадцев его и бывших заводских работников, а ныне простых горожан.
Тимон, сын его, завод отстроил, хоть был он еще мал летами и необразован – потому как машины все и
