досада взяла, что не услышишь ты слова моего последнего да не обниму я тебя, матушка моя, что аж к глазах помутилось все. Может, от дыма то было, от гари, или от слабости моей внезапной. И Трифон подле меня вдруг оказался, к себе развернул, а лицо все сажею покрыто, словно в моторе ковырялся. “Прощайте, сударь мой! – сказал он и нож свой вынул. – Зла не видал я от вас, и теперича добро с радостью вам сделаю”. Тут и взмолился я об отсрочке малой, и сказал он тогда: “Есть еще пуля в ружье у меня, потерпите токмо минутку”. И за винтовкой своею отправился, которую на шхуне в арсенале пристроил. А я посмотрел на море да на небо синее, да на тучки от пушечных разрывов, да на развалины и дома уцелевшие, вдохнул запах дыма и трав морских, подводных, чтобы запомнилось мне все это на путь мой последний, в пустоте черной да непроглядной. Далека во Тьме дорога до звезд светлых, да и забыли они, поди, родину свою, землю маленькую да горестную. И подумал я – зачем торопил я жизнь мою, зачем все вперед заглядывал, в день будущий смотрел словно слепец какой, дальше носа своего не видящий? Зачем о будущем мечтал, о дне каком светлом, несбыточном, когда вернусь к тебе и детям твоим, и лето вновь придет теплое да зеленое? Лишь Смерть свою приближал я тем, когда днем сегодняшним жить не хотел и тяготился им. Минутку бы каждую смотрел я на Солнце, дышал бы воздухом чистым: “Вот ведь радость-то какая, мгновение это!” Но не думал ведь я так, все планы строил да вперед заглядывал, оттого и жизнь моя промелькнула, словно ласточка в небе… Вот уж и Трифон пришел, матушка моя! Патрона только не оказалось у него, да и сам-то он, поди, просто так это сказал, зачем же пулю дорогую тратить на товарища, когда врагам?… Ох, не о том я письмо-то свое писал, не о том надобно было, да поздно уже зачеркивать. Все, Вассочка моя, пора. Прощай”.
Торжественное молчание повисло в гостиной, и по знаку Вассы ее сестра вновь ударила по клавишам, извлекая из инструмента ликующую мелодию. Дети Киприана чинно поклонились присутствующим, их увела служанка, и между гостями завязались приличествующие разговоры.
– Славно погиб Киприан, – заметил Маруф, обращаясь к незнакомому человеку рядом с Максимом. – Жаль вот только, осколок не сразу погубил его, а заставил мучиться от страданий.
– Зато сколько мужества явил этот воин в последние свои минуты, – возразил ему кто-то.
– К тому же донес до жены свои предсмертные мысли и напутствия, – подхватила дама в пышном желтом платье. – Не то что давеча в королевском парке, когда розарий подорвался на снаряде. Крики да и только, перерезали всех раненых словно свиней каких. Жалко мне было их, что даже освобождения слова им не до конца сказали.
– Ох, нравы ныне не те уж, что в былые годы, – вздохнула некрасивая девушка в платье с необыкновенно глубоким вырезом, искоса поглядывая на студента. – Бедные мальчики на фронте наши погибнут, не услыша прощального слова. Уж не я бы нашла для них ублажение? Да и если б сил у них принять его совсем не достало. У хорошей женщины способов множество для молодого человека, утешить его в трудную минутку!
– Очень хорошо, Виринея! – проговорила вдруг рядом Варя. Максим даже не заметил, как она прекратила играть на инструменте, уступив место кому-то из гостей. – Сказано-то как, словно по писаному.
– Да уж, – выпятила губы некрасивая девушка. – Те, может, не очень заметные снаружи люди, которые в глаза не бросаются, на деле самые лучшие и есть. Потому и не высовываются как некоторые. А уж ласки у них побольше найдется, и прочие достоинства приятные. Может, не только снаружи они явлены, а особливо под платьем и в душе у них сокрыты будут.
– Ну, а ты что думаешь, Макси? – с интимной улыбкой беря студента под руку и даже слегка прислоняясь к нему, сказала Варвара. – Есть у таких девушек под платьем прелести?
– М-м, – собираясь с мыслями, промямлил он. – Ну как же… Порой весьма колоссальные… По законам равновесия… – Он явно нес чушь, но женщинам, и особенно Виринее, его слова понравились, и они заулыбались. Маруф даже хохотнул одобрительно.
Письмо профессора Мануилова так сильно подействовало на Максима, что разговоры вокруг воспринимались плохо. Ему казалось странным, что эти люди так быстро перекинулись с темы Смерти на разные околосемейные вопросы. Хотя ведь гораздо проще думать и рассуждать не о том, что сложно и всерьез трактуется лишь адептами Храма, но о чем-нибудь приятном и малозначащем. Ему вспомнился и Платон с неожиданной фразой о детях и легким отношением человека к собственной жизни. “Неужели вы не понимаете, как важно то, что написал Киприан в своем последнем письме? – хотелось закричать ему. – Ведь он уже одним глазом глядел на саму Смерть! Он понял все о нашей жизни, потому что такое знание приходит только в самую последнюю минуту. Он так хотел рассказать вам всем об этом самом важном знании, торопился и путал слова, а вы не услышали его, жуя свои дурацкие пирожки!” Но разве скажешь такое вслух?
И Максим уже совсем собрался добавить в разговор что-нибудь игриво-незначительное, как вдруг со стороны Архелаевой донеслись громкие крики, выстрелы и другие резкие звуки.
– Опять пьяные! – скривилась дама в желтом платье.
Кто-то из гостей выхватил из-за пояса пистолет, подскочил к окну и отдернул штору, затем схватился за раму и распахнул ее. Наверное, он пожелал пугнуть толпу. В комнату влетел морозный ветер, пламя в рожках слегка затрепетало, отбрасывая тени.
– Идиот! – вскричал Маруф и бросился к воинственному гостю, желая, видимо, оттащить его от окна, но тот уже кричал что-то во тьму. Внезапно стекло перед ним треснуло поперек и обрушилось на пол тысячей осколков. Человек с пистолетом взвизгнул диким голосом и схватился за лицо, отшатнувшись от окна.
Женщины закричали и толпясь кинулись раздвигать шторы, желая обругать негодяя, который разбил стекло.
– Стойте! – громко сказал Максим, но его никто не услышал. Многие вооружились кто чем горазд – тарелками, ножами и прочим, намереваясь, судя по всему, закидать хулиганов этими “снарядами”. Только Варвару и удалось удержать студенту, да и то едва ли не полным напряжением сил. – Подожди же! – рявкнул он в ухо девушке и поволок вдруг обмякшее тело подальше от толпы гостей, к дверям. “Опять мне приходится спасать ее”, – зло подумал он и встряхнул Варвару. Ее газовая косынка слетела с шеи и унеслась куда-то порывом сквозняка.
– Отпусти, – прошипела девушка. – Раздавишь. Дай же кинуть. – Она стискивала обычную кружку, словно булыжник.
– Да пойми ты! – не вытерпел Максим, прислонив ее к стене в алькове, рядом с высокой вазой. Шум побоища остался позади. – Ты что, хочешь получить пулю в грудь? Сейчас уже не то время, когда можно было пристрелить из окна пьяного хулигана, а все остальные дружно посмеялись бы, и все. Одна только искорка – и конец! Дом подожгут, камнями окна побьют, и никакие гвардейцы не защитят. Они сами такие же! Ты помнишь толпу в синематографе? Только дай повод, сразу пули свистеть начинают.
Он понимал, что опять говорит что-то невнятное и не слишком убедительное, но правильные слова отказывались идти на язык. Девушка внезапно бросила вырываться и застыла. В глазах ее утвердились крошечные отблески от пламени рожка, одиноко горевшего тут.
– А все-таки вы, сударь, порядочный оригинал, – негромко сказала она и поставила чашку рядом с вазой. Максим, смутившись, отпустил Варю, и она медленно оправила сбившееся платье. – Спасать, меня, значит, вздумали? Почему только по субботам и заходите? Скучно вам у нас, чай?
– Времени маловато…
Студент немного отступил назад, озадаченный насмешливым и в то же время каким-то необычным взглядом девушки. Как будто она только что разглядела его по-настоящему, а до того и не замечала вовсе, почитая за предмет мебели.
– Ну вот, экий вы стеснительный, будто подросток. Постойте-ка. – Варвара протянула руку и ухватила Максима за локоть, привлекая к себе, и студент вновь остро почувствовал пряный запах ее туалетной воды.
Резкий, неожиданный шум раздался сразу с двух сторон – по лестнице с топотом кто-то бежал, и дверь в гостиную распахнулась. Отчаянные и попросту громкие крики гостей резанули по ушам студента, Варя оттолкнула Максима и в страхе выглянула из-за его спины.
В гостиной творилось что-то ужасное – окна были выбиты, скомканные шторы валялись на полу, некоторые из гостей лежали на нем же или прибились к стенам. Повсюду видны были пятна крови, осколки посуды и столовые приборы.
