жителей в Ориене уже немного остается. Много домов пустых стоят, если бы ты остался, мы могли бы с тобой хоть целый этаж занять, который поцелее. А я сейчас с Феклой дружу, часто с ней гостим друг у друга. У нее Ефрем погиб, а у меня ты уехал, только об том и разговоров, сидим как две дурочки под свечой да вспоминаем. Недавно, правда, Пров к нам присоединился, ему повезло в Метрический Приказ устроиться. Говорит, какой-то Парамонов тебя там долго ждал да повестки тебе слал, а потом и в столицу бумагу кляузную накатал. Ты уж поосторожнее там с ними, Макси. Проша-то мне предложение сделал, уж я думала-думала… Буду я с ним жить, Макси, а то уж совсем холодно да голодно у нас в квартире. А у Прова и жалованье приличное, и ребеночка рожу, все полегче станет. А коли ты приедешь или меня в Навию принесет каким ветром, тогда мы с тобой станем семьей жить. Если захочешь, конечно, или других у нас препятствий не будет. Долго уж я ревела, Макси, как ты уехал, то и дело, бывало, в окно на работе выгляну, и так мне плохо становилось, что аж платок весь мокрый. Сейчас уж полегче, право, и Проша, какой ни муж, а все-таки жалованье у него хорошее, и меня любит. А что у тебя переменится – пиши мне весточку, а по другому и не стоит, наверное. Что ж нам зря с тобой пустыми словами-то обмениваться, да Прошу тревожить? Всегда любящая тебя Еванфия Питиримова”.
Давно уж пора было сложить это письмо в самый дальний ящик рабочего стола, но все что-то удерживало. Максим еще некоторое время постоял, облокотившись о парапет, и отправился по набережной домой.
Адмиралтейство предоставило капитану Корпуса корабельных инженеров теплую трехкомнатную квартиру на втором этаже добротного каменного дома, и ее вполне хватало для семьи Максима. Конкордия, как обычно, хлопотала на кухне, и запах жареной рыбы разносился по всей квартире. А Касиния увлеченно возилась с четырехмесячной Анфисой, уча ее ходить.
– Сегодня один шажок сделала! – с порога сообщила она отцу.
– Лучше бы ты ее разным словам обучала, – ответил Максим, стягивая мундир и блестящие синие сапоги. – Или вообще спать не мешала. Вон как глазенки жмурит.
– Анфиска и так учится, когда нас слушает. К тому же она полдня спала.
Привлеченный запахами, капитан вошел к Конкордии и обнял ее сзади за талию, в то время как она переворачивала рыбу на сковороде. На руки ему упало несколько крошечных капель горячего масла.
– Ну не мешай же! – воскликнула жена и попыталась вывернуться, но Максим держал ее крепко, тогда она развернулась к нему, стараясь не испачкать мукой. – Как ты любишь меня на кухне ловить, – с укоризненной улыбкой проговорила она.
Конкордия совсем не походила на прежнюю жену Максима, Домну – роста в ней было на целую голову меньше, вытянутое лицо было гладким словно атлас, без единой веснушки, а вьющиеся черные волосы сидели на голове, будто шкурка на барашке. Только губы выделялись на ее личике неумеренной, яркой полнотой, обрамляя крупный, приятно изогнутый рот. Больше всего она напоминала жительницу далекой Роландии, какими тех изображали на страницах журнала путешествий “По островам и странам”. Когда Максим позвал ее жить к себе, другие сотрудники Адмиралтейства говорили ему: “И что тебе в этой машинистке, ведь она какая-то не наша, полукровка?” – “А мне понравилась”, – сухо отвечал он, и скоро от Максима отстали. А весной родилась Анфиса, и в ребенке опять повторились черты матери – смуглая кожа, жесткие черные волосенки и глубокие глаза.
– А у меня хорошая новость! – сказал Максим. Рыба на плите как-то по особенному зашкворчала, и ему пришлось отпустить жену. – Мне доверили спроектировать винтовой транспорт для каботажного и речного плавания. А потом броненосец, если транспорт удачным получится.
Конкордия с потрясенным видом вновь повернулась к нему, секунду недоверчиво смотрела прямо в глаза мужу, а потом с визгом бросилась ему на шею. Забыты были и мучные руки, и грязный передник. Капитан подумал, что не так уж и плохо складывается у него жизнь. Может быть, он бы решился назвать ее хорошей, если бы не возвращавшиеся время от времени воспоминания. И вспоминалось-то жуткое, неприятное…
В тот вечер, выйдя от Мануиловых, Максим самой короткой дорогой, по Роландской улице, прошел к дому жены. Несколько раз, завидев или заслышав впереди возбужденные толпы или отряды гвардейцев, он нырял в темные провалы между строениями, пережидая, когда минует опасность. Повсюду на тротуарах и дорогах ему попадались полузанесенные снегом трупы, в том числе конские, нередко под ноги подворачивались какие-то несообразные обломки мебели, телег или вывороченные булыжники, множество которых валялось рядом с воронками от разрывов. Три раза он натыкался на развороченные мобили, один из них слабо чадил, а из его кабины свешивался неудачливый шофер. Еще несколько домов или горело, или уже только тлело: к счастью, снег и окрестные жители не давали огню разгуляться в полную силу. Детей разного возраста попадалось очень много, они стайками шныряли от здания к зданию, обшаривая мертвых. При виде взрослого они тотчас рассыпались по темным щелям, точно тараканы на ночной кухне от света рожка.
Дома обнаружилась только Касиния. Она сидела со свечой возле едва теплой печки, где тлел брусок торфа, и встретила Максима молча, уткнувшись ему в живот.
– А где мама? – встревоженно спросил студент.
Она помотала головой:
– Не знаю. Пошла Ермилку искать, и нету…
Максим прислушался, но в доме было тихо. Те, кто почему-либо не отправился на улицы, чтобы принять участие в грабежах и убийствах, вели себя очень незаметно.
– А ты?
– Она сказала мне ждать и никуда не ходить. Вот, газету читала… – Девочка показала на свежий выпуск “Ведомостей”. Максим и не предполагал, что ее интересует что-либо из печатных изданий, кроме детских книжек.
– И давно ты одна сидишь?
Ему было очень тревожно – нет, даже страшно. Потому что как можно отыскать ребенка в такую метель и при этом не угодить в лапы распаленным бунтовщикам? Студент пожевал капусты с коркой хлеба, запил ужин ледяной водой и вышел вон, наказав дочери оставаться дома и открывать только ему или Домне. Он не понимал, что случилось в городе, кому могло понадобиться устраивать такие безумные погромы, поджоги машин и домов. Может быть, это рабочие с фабрик и пришлые крестьяне, разорившиеся на переделе земли, недовольные военным положением в стране, срывали злость на собственную бедность? Не может ведь быть, чтобы обычная субботняя попойка в кабаках привела к такому разгулу страстей, когда и гвардейцы, и простые люди готовы выхватить нож или вскинуть винтовку без всякого повода?
Где было искать жену? Он обошел квартал, практически не скрываясь. Один раз на него из подворотни вывалилась пара каких-то подростков с одним ножом на двоих, но он эффектно выхватил незаряженный револьвер и вскинул его, словно собираясь стрелять. Парни метнулись обратно, злобно ругаясь, а студент продолжил обход. Встречавшиеся по пути лавки все до единой были наглухо закрыты, несмотря на относительно раннее время. Работали, пожалуй, только питейные заведения, и в них было на редкость шумно, густыми клубами висел дым и звучала разухабистая музыка.
Домны в них не было, а расспросы вызывали дружный смех посетителей.
– Оставайся у нас, дружище! – кричали ему пьяные рабочие. – Найдем тебе новую девку! – И такие же нетрезвые женщины, размалеванные сверх всяких приличий, вторили им звонким и визгливым хохотом. Даже малолетние дети, шнырявшие под столами, потешались над студентом.
А он продолжал накручивать бесплодные круги по становящемуся все более глубоким снегу, по все более пустеющим, словно омертвелым улицам. Как будто никого сегодня не трогало, почему такая ярость овладела душами людей и что заставило их крушить и жечь собственный город? Может быть, сама Смерть давила на них, и стоило им только выйти из теплого, прокуренного кабака в метель – становились они зимними волками, жаждущими горячей крови?
Газета, что покинула в тот день стены королевской типографии, оказалась последней в эту зиму. Наладить покореженные толпой множительные агрегаты удалось только через три месяца, в июне. “Король Викентий XIX мертв! – сообщалось в передовой статье крупными, кричащими и какими-то беспощадно-резкими буквами особенного, нового шрифта. Текст пестрел восклицательными знаками. – Некому больше посылать цвет нации на бессмысленную бойню! Долой продажное Правительство Викентия, насквозь составленное из дольменских шпионов! Сегодня, когда правда
